Когда мы очутились на улице, Игорь поймал мою руку и спросил не без ехидства:
— Кажется, встретились родственные души? Я присутствовал при сем знаменательном событии. А мы с тобой родственные души, как ты думаешь, Лукреция?
— Мы с тобой нет, — уверенно отвечала я. — Но это ничего не значит. Вы с Сергеем совсем разные, тем не менее дружите много лет.
Я нисколько не кривила душой, когда говорила Аське и Лене Мезенцевой, что мы с Иноземцевым просто друзья. Долгое время так оно и было. Но дружба бывает разная. Я так и не поняла, что нас вначале связывало с Игорем. По-моему, чувственного влечения, как такого, вовсе не было. Только непонятное притяжение, любопытство, долгие беседы и споры.
Наконец через два-три месяца я решила рассказать отцу о своих отношениях с Игорем, которые так и не смогла определить. Тогда я назвала их дружбой, хотя они уже перешли ее рамки. Но папа все еще оставался идеалистом, эдаким старомодным шестидесятником и не без труда воспринимал реалии конца восьмидесятых.
Чтобы не будить излишние тревоги, я отцу далеко не все рассказывала. Гораздо важнее было обсудить с ним некоторые проблемы, например проблему неравенства. Почему-то все считали, что мы не пара. Мне это было непонятно.
— В детстве я свято верила, что наше общество — самое справедливое. Ты, кстати, папуля, долго поддерживал во мне эту иллюзию. Теперь-то я знаю, что нигде нет такого оголтелого холуйства, неравенства и всяческих социальных и экономических уродств, как у нас.
Отец очень смутился, а я ругнула себя за неосторожность. Он во всем считал себя виноватым: и в том, что недостаточно хорошо воспитал нас, и в том, что в стране творится черт знает что и совсем нечего есть. Обостренное чувство ответственности за все происходящее Люся считала большим его недостатком.
Я вспомнила, как учительница в начальных классах ставила только пятерки одной недалекой девочке, дочери секретаря райкома. А наша мама много лет поддерживала вымученные добрые отношения с заведующей промтоварным магазином. И занималась с ее сыном-тупицей, чтобы обувать и одевать нас. Разве это не уродство?
Папа вздохнул, хотел было возразить, но передумал.
— Сколько тебя помню, ты каждую неделю брал рюкзак и отправлялся в Москву за продуктами. Выстаивал несколько очередей за мясом, колбасой, маслом и к вечеру, усталый, возвращался домой. Целые области устремляются в Москву за едой. Как это унизительно и бездарно.
Но папу не интересовали житейские проблемы. Он всегда морщился, когда знакомые жаловались на быт и неустройство. А вот высокие материи он обожал, любил пофилософствовать и поговорить с друзьями о политике.
