Я высовываюсь из окна, но в черном на черном не могу разглядеть, на каком невидимом дереве расселись прекрасные птицы, нужно наклониться, высунуться, гомон оглушает, пожалуйста, Тами, не мешай, я хочу, чтобы ты увидела этих птиц, не почувствовала, не услышала, а увидела, мы будем смотреть вместе, мы всегда будем на все смотреть вместе, потому что я люблю тебя…
Я поднимаюсь со стула и подхожу к закрытой двери реанимационной, где сейчас врачи, возможно, констатируют смерть Тами, они зафиксировали смерть мозга, но это еще не смерть, мозг в режиме квантового компьютера может выглядеть мертвым, тем более, что он еще и в перепутанном состоянии с другим, живым, мозгом. Оба мозга существуют в двух реальностях… во множестве…
Я высовываюсь из окна по пояс, ищу взглядом птиц, но в ночном мраке, освещенном только двумя фонарями у входа в «Бейт-Веред», не вижу даже деревьев, растущих на улице перед воротами. Нужно наклониться сильнее. Дерево справа проступает густыми черными мазками, я роняю недовязанный кусок материи, Игорь называет мои вязанья фракталами, я не знаю такого слова, это путь в себя, в глубину моего «я», вязанье выпадает из руки, я встаю и иду на голос Владимира…
Я стучу в дверь реаниматорской, кричу, чтобы меня впустили, я должен взять Тами за руку, поцеловать, мне нужно коснуться ее лба, чтобы квантовое перепутывание стало полным, и тогда Тами вернется… Почему не открывают дверь, почему папа и Эхуд держат меня за руки, почему Фанни плачет, почему… и еще я вижу красивые красно-серо-бежевые плитки под окном, они очень слабо освещены, но видно, как красив составленный из плиток узор, он чем-то напоминает фрактал, завораживает, сворачивается в узел, затягивает…
Я чувствую спину Владимира, знаю, что он меня любит, то есть, ему это кажется, на самом деле он не умеет любить, а Игорь… нет, и сын его любить не умеет, потому что любовь совсем не то, что они себе представляют, а что такое любовь… Владимир, ты упадешь, неужели повторится то, что случилось тогда, и теперь я, как его погибшая жена… Не успеваю это толком почувствовать и, тем более, обдумать. Владимир резко оборачивается, и пол уходит из-под ног, я падаю, поддержи меня, пожалуйста, поддержи, если любишь, если хочешь, чтобы я была с тобой, поддержи, я падаю…
Черное на черном.
* * *
Игоря все-таки оттащили от двери. Вышел старенький доктор в больших роговых очках, на халат был накинут серый пиджачок, из кармана которого свисали трубки фонендоскопа: ни дать, ни взять — земский врач, каким его представлял Игорь по читанным давным-давно рассказам Вересаева.
