Рассеет холодный, ясный.
Колокол плавно звучит.
Девушка с кувшином.
Прохладный ручей журчит.
Я прочел это стихотворение вслух. Затем еще одно. Я был и остался очень плохим стихотворцем. Нет, восхищаться в моих стихах нечем. То, что я прочитал дальше, было, по-моему, предпоследним стихотворением, написанным мною в жизни. Датировалось оно 1937 годом и называлось "Gedanken uber unseren Abstand vom Zeitgeschehen", что приблизительно соответствует английскому "Размышления о неучастии в текущих событиях".
Звучало оно так:
Eine machtige Dampfwalze naht
Und schwarzt der Sonne Pfad,
Rollt uber geduckte Menschen dahin.
Will keiner ihr entfliehn.
Mein Lieb und ich schaun starren Blickes
Das Ratsel dieses Blutgeschickes.
"Kommt mit herab", die Menschheit schreit,
"Die Walze ist die Geschichte der Zeitl"
Mein Lieb und ich gehn auf die Flucht,
Wo keine Dampfwalze uns sucht,
Und leben auf den Bergeshohen,
Getrennt vom schwarzen Zeitgeschehen.
Sollen wir bleiben mit den andern zu sterben?
Doch’nein, wir zwei wollen nicht verderben!
Nun ist's vorbei! — Wir sehn mit Erbleichen
Die Opfer der Walze, verfaulte Leichen.
А в переводе?
Огромный паровой каток
Все небо нам закрыл.
Никто ни шагу за порог.
Остался там, где был.
Лишь мы с любимой
Не поймем кошмарной аллегории,
Но вот и нам кричат:
"Ни с места! На нас
Идет история".
С любимой ноги унесли
На горную вершину.
Оттуда лишь взирали мы
На грозную махину.
Но, может, это был наш долг
лечь под каток истории?
Признаться, мы с ней не сочли,
Что это было б здорово.
Мы вниз спустились посмотреть,
Когда прошла махина.
О, Господи, ну и душок
Остался мертвечины!
— Откуда? — спросил я Хельгу. — Откуда это у тебя?
— Очутившись в Западном Берлине, я отправилась в театр узнать, сохранился ли театр, сохранился хоть кто-нибудь знакомый, слышал ли кто-нибудь хоть что-то о тебе. — Не было нужды объяснять, о каком театре говорила Хельга. Речь шла о маленьком театрике в Берлине, где шли мои пьесы, в которых она так часто блистала в главных ролях.
— Простоял почти всю войну, — кивнул я. — И до сих пор сохранился?
— Да, — ответила она. — Но о тебе никто ничего не знал. Лишь когда я объяснила, кем ты был для этого театра, кто-то вспомнил, что видел на антресолях сундучок с твоей фамилией.
Я провел рукою по рукописям. А в сундучке лежали они — теперь я вспомнил сундук, вспомнил, как упаковал его и запер в самом начале войны, вспомнил, как подумал тогда, что в этот сундучок, словно в гроб, лег юноша, которым я никогда уже не стану.
