Я был в форме. На поясе висел крохотный пистолетик и огромный вычурный парадный кортик. Я редко надевал форму, но имел право ношения ее — голубой с золотым шитьем формы майора Вольного Американского Корпуса.
Вольный Американский Корпус существовал в фантазиях нацистов, фантазиях о боевой части, укомплектованной в основном американскими военнопленными, предназначенной сражаться исключительно на русском фронте. Боевая машина с безупречным духом, воодушевленная преданностью западной цивилизации и ненавистью к монгольским ордам.
Хотя, именуя эту воинскую часть нацистскими бреднями, я впадаю в шизофрению, ибо сам мысль о ее создании и подал, сам разработал униформу и знаки различия, сам сочинил устав, начинавшийся так:
"Я, подобно моим чтимым американским предкам, верю в истинную свободу…"
Не сказал бы, что создание Вольного Американского Корпуса увенчалось грандиозным успехом. Среди американских военнопленных нашлось лишь трое добровольцев. Что с ними сталось — бог весть. По всей вероятности, уже погибли к тому времени, как я собрался навестить тестя, так что из всего личного состава Корпуса оставался в живых один лишь я.
Когда я поехал к Нотам, русские уже стояли всего лишь в двадцати милях от Берлина. Война почти что закончена, решил я, пора кончать и мою шпионскую деятельность. Мундир я надел, чтобы пускать пыль в глаза немцам, попытайся те не дать мне выехать из Берлина. Тючок со штатским костюмом я привязал к багажнику краденого мотоцикла.
Визит к Нотам вовсе не был ни маневром, ни хитростью. Мне искренне хотелось попрощаться с ними. Они отнюдь не были мне безразличны, я жалел их и даже по-своему любил.
Железные ворота огромного белого особняка были распахнуты настежь. Подле них, уперев в бока руки, стоял сам Вернер Нот, надзирая за работой польских и русских рабынь. Рабыни грузили три запряженных лошадьми фургона сундуками и мебелью из дома.
Лошадки были рыжей масти, мелкой монгольской породы — трофеи первых дней русской кампании.
Надсмотрщиком у рабынь был толстый голландец средних лет в потрепанном деловом костюме.
И охранял их высокий старик с однозарядным штуцером времен франко-прусской войны.
На впалой груди старика болтался Железный крест.
Из дома, шаркая, выползла рабыня. В руках у нее была голубая ваза, до того прекрасная, что от нее исходило сияние. Рабыня была обута в матерчатые сабо на деревянной подошве. Безымянное, безвозрастное, бесполое существо в лохмотьях с глазами что устрицы и обмороженным носом в бело-красных пятнах.
