Голоса «ангелов» служат алкоголю. Ресторан – храм этого «Господа», место соборности. «Молнии Его освещают вселенную; земля видит и трепещет…» – сказано в Псалтири. Веничкин «Господь» является к нему «…весь в синих молниях» – горящее спиртовое пламя (131). Работники ресторана – «ангелы»: «…все трое в белом». Но суровый персонал самым неприятным образом разрушает Веничкины надежды. Вместо приветливого привратника у дверей торчит примитивный вышибала, рассматривающий жаждущего «прихожанина» «как дохлую птичку или как грязный лютик» (126). Вместо духовного пения слух оскорбляют светские арии. Вместо всеобщего примирения – угрозы: «Жди-жди… Дождешься!.. Будет тебе сейчас херес!» (127). В причастии отказывают с неслыханной грубостью: «Сказано же тебе русским языком: нет у нас хереса!» (127). «…Дом Мой есть дом молитвы» – сказано в Евангелии о храме (Лк. 19: 46). «Сущность молитвы заключается в сознании своего бессилия, глубокой своей ограниченности», – писал Розанов[49]. В привокзальном «храме» все происходит наоборот:
Отчего они все так грубы? А? И грубы-то ведь, подчеркнуто грубы в те самые мгновения, когда нельзя быть грубым, когда у человека с похмелья все нервы навыпуск, когда он малодушен и тих? Почему так?! О, если бы весь мир, если бы каждый в мире был бы, как я сейчас, тих и боязлив, и был бы так же ни в чем не уверен: ни в себе, ни в серьезности своего места под небом – как хорошо бы! Никаких энтузиастов, никаких подвигов, никакой одержимости! – всеобщее малодушие. Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигам. «Всеобщее малодушие» – да ведь это спасение ото всех бед, это панацея, это предикат величайшего совершенства! (128)
Начало приведенного отрывка перекликается с записью Розанова в «Опавших листьях» (трудно и утверждать, и отрицать цитацию):
Грубы люди, ужасающе грубы, – даже по этому одному, или главным образом по этому – и боль в жизни, столько боли…[50]
«В жизни всегда есть место подвигам» – горьковские слова, напоминающие о «красных уголках», комнатах отдыха и пропаганды со стендами, плакатами, демонстрирующими энтузиазм, подвиги, свершения – все то, что Веничкой однозначно обозначено «суетой» жизни. Самоуверенная безоглядная практическая созидательность, уводящая от духовных терзаний, понята героем «Москвы – Петушков» в религиозном контексте, близком Достоевскому, как грех гордости, забывшей о человеческих границах.
