Четвертая группа цитат носит сугубо игровую карнавальную функцию. Она придает книге индивидуалиста характер широкой народности. Пословицы, поговорки, фольклорные формулы, газетные и политические штампы, жаргон – все эти элементы знакомого и легко узнаваемого придают «поэме» веселую, злободневную, современную тональность и острую сатиричность. Последнее особенно касается набора штампов, которые заполняют всю советскую официальную жизнь и общение. Власть готовых, безвкусных, накатанных формулировок может быть просто магична. Для подтверждения я приведу правдивый анекдот, рассказанный мне Василием Моксяковым, хорошо знавшим Ерофеева. К нему однажды пришел в отчаянии приятель, с которым случилось чрезвычайное происшествие. Он потерял «допуск» на завод, где в страшной секретности выпускались «иголки для швейных машин». Репрессии в этом случае касались всего отдела, который лишался тринадцатой зарплаты. Понятно поэтому, отчего пришедший был глубоко расстроен. Поставив чайник, Василий уселся писать «объяснительную записку»: «…ибо главное в нашем государстве – правильно написанная бумажка». В окончательной редакции шедевр, который он велел переписать несчастному, выглядел так: «Настоящим довожу до вашего сведения, что мною утерян пропуск номер… Пропуск выскользнул у меня из кармана (чему немало способствовала его пластмассовая поверхность, на что обращаю ваше внимание) при посещении туалета сельского типа. Неоднократные попытки извлечения пропуска успехом не увенчались. В связи с тем, что категорически исключается возможность попадания пропуска номер… в руки врага, прошу вас выдать мне новый пропуск и сохранить отделу номер… 13-ю зарплату». «Правильно написанная бумажка» оказала желанное действие, и репрессий не последовало. Эта смешная история ярко иллюстрирует действие конъюнктурных словосочетаний, заменяющих нормальные формы общения между начальством и подчиненными, властями и народом. Широкое употребление устоявшихся острот (пример – перифраза известного выражения «не голова, а дом Советов» на «не голова, а дом терпимости» (164), вольное обращение с рутинностью слова и мышления – все это придает «поэме» элемент фривольности, контрастно противостоящий официальной серьезности и трагическому контексту повествования.
Выбор такого способа письма, как цитирование, показателен и выдает намерения автора. Цитатная поэтика книги является прежде всего сатирой на тоталитарные формы мышления, некритично воспринимающие навязываемые извне готовые смысловые и словесные формулы. Цитата при общности литературного, исторического и социологического образования – сигнал читателю, дающий возможность умолчания, косвенного указания, ссылки и низвержения авторитетов. Сплетающаяся в цитатную ткань иносказательность повествования оказывается новым вариантом эзопова языка, предназначенного для тех, кто умеет «понимать притчу и замыслов речь и слова мудрецов и загадки их» (Пс. 86: 18). Возможности такой игры придают символике и хронотопу книги удивительную многозначность. Само путешествие – условность, как дантовское хождение по аду. Многослойным цитированием писатель приводит в движение целый сонм различных культур, исторических событий, реальных и литературных судеб. Сметая рамки трехмерного пространства и времени, цитатная «бисерная» игра расширяет вопросы, мучающие героя, до вечных экзистенциальных проблем человечества. «Все герои трагедии – „эгоисты“, – писал Лев Шестов, – каждый из них по поводу своего несчастья зовет к ответу все мироздание»
