Под утро я проснулся, когда было еще совсем темно. Тяжело дышала палата, порою стон прорезал это тревожное дыхание сильных мужских тел, поломанных боем. По тому, что на этот стон не двинулась неслышная белая тень, я понял, что дежурит не Люба. Вероятно, дежурила вторая сестра - Феня, некрасивая и немолодая женщина, которая быстро уставала и ночью часто засыпала на стуле у печки. Я встал, чтобы выйти покурить, и, услышав меня, танкист попросил пить (это звучало у него странно - как "шюить"). Боясь, что я сделаю ему больно, я хотел разбудить сестру.
- Не надо, - сказал он, - ничего...
Я осторожно налил между бинтами несколько глотков из поильника и, конечно, облил марлю. Смутившись, я извинился.
- Ничего, - повторил он и засмеялся, обозначая смех тихими перерывами дыхания. - Это только она умеет... Будто сам пьешь, губами...
- Кто она?
- Невеста.
И я услышал необыкновенную повесть любви.
Он говорил о женщине, которой не видел и видеть не мог. Он называл ее старым русским ласкательным словом "моя душенька". Так назвал он ее в первый же день, учуяв в ней особенную ласковость и душевность, и так продолжал звать, потому что сожженные его губы не позволяли ему выговорить ее имя. "Ну, конечно, Люба, - подумал я. Это имя и в самом деле могло у него звучать нелепо: Люа, Люша...
Он говорил о ней с глубокой нежностью, гордостью и - странно сказать страстью. Мечтая вслух, он угадывал ее лицо, глаза, улыбку, и я поразился этому провиденью любви. Понизив голос, он признался, что знает ее волосы, пушистые, легкие волосы, выбившиеся из-под косынки: однажды он тронул эту прядь, пытаясь слепыми пальцами помочь ей найти упавший на столик футляр термометра. Он говорил о ее руках - нежных, сильных, бережных руках, которые он часами держал в своих, рассказывая ей о себе, о своем детстве, о боях, о взрыве танка, о своем одиночестве и о страшной жизни урода, какая его ждет.
Он пересказал мне все ее утешения, все нежные слова надежды, всю веру в то, что он будет видеть, жить и снова драться в бою, и мне показалось, что я слышу голос самой Любы. Совсем шепотом он сказал мне, что завтра - решающий день: профессор обещал ему снять очки, и, возможно, он начнет видеть. Он не говорил об этом "душеньке" - а вдруг он видеть не будет? Пусть она не мучается. Не выйдет - не выйдет, он и так знает ее лицо. Оно прекрасно, нежно, он видит ее глаза и в них - любовь. И еще: она уговорила его на сложную операцию, которая вернет ему брови, ресницы, свежую розовую кожу. Он знает, какой болью он купит себе это новое лицо, но он пойдет на все ради своей невесты.
