Въехали в узкую улицу. Трех-четырехэтажные дома из серого кирпича. Окна — провалы без стекол, наполовину зарешечены. Дальше дома стали теснее прижиматься друг к другу, нижний этаж их почти сливается в сплошную галерею на столбиках, а между столбиками видны овощи, глиняные горшки, еще что-то… не разберешь.
Машина едва не задевает прохожих, но они как будто не замечают этого. Идут неторопливо и безмятежно, словно уверены, что на них ни при каких обстоятельствах не могут наехать. Удивительно спокойные лица. Молодые и немолодые, красивые и некрасивые, простодушные и непроницаемые (таких, кажется, больше всего), по все спокойные. Бросаются в глаза женские фигуры, задрапированные по-индийски до пят в яркие легкие сари. Они с большим достоинством несут свои стройные тела. Сари слегка развеваются, и женщины кажутся воздушными. Где-то я уже видела подобные фигуры? Ах, да — на иконах. Такие же складчатые одежды, сочные краски, сандалии на босых ногах и неподвижные лица. Не с этих ли женщин писались наши иконы? А я-то думала, что святые на иконах — фантазия художников!
Между тем машина миновала торговую улицу, повернула направо. Мимо, за каменными стенами, поплыли безмолвные, словно необитаемые, белые дворцы в виллы, выглядывающие из буйной зелени. Местами по густой листве деревьев сбегают розово лиловые цветы, другие свешиваются с кирпичных стен. Здесь много роз, здесь на стенах ежатся кактусы, а там — осколки стекол.
Свернули в узкий переулок между двумя кирпичными стенами, и в выступе их сами собой распахнулись ворота, машина въехала во двор, полный цветов. К машине огромными прыжками подскочил коричневый пес и приветствовал приехавших радостным лаем. Мы были сразу причислены к своим…
Перед рассветом, когда небо еще было светло-серым, меня разбудил громкий птичий гомон. Трели и свист, щелканье и бульканье, веселая трескотня и унылые, однообразные крики, чириканье и карканье — все, смешавшись, вызывало представление об огромном катящемся шаре, оболочка которого непрерывно шевелилась и, мигая, сверкала… Временами обыкновенное кукареку разрушало этот шар, а затем все начиналось сначала.
Теперь уж не уснешь, хотя по московскому времени была еще глубокая ночь. Здесь, в Пенале, день начитается на три часа раньше.
Окно в комнате становилось все светлее, за ним проступали раскидистые деревья, поодаль — белые дома с балконами, а вблизи, как на ладони, серые, предельно простые двухэтажные дома с нависшей черепичной крышей на косых подпорках (подкосах); окна и двери пустые черные проемы. Земля вокруг домов обнесена низкой кирпичной стеной, она серая, замусоренная, как будто вытоптанная. Скоро эти дома ожили. Из дверей выходили мужчины и женщины, все делала шага два за угол дома, не заботясь о том, что их могут увидеть.
