* * *
Прошли рождественские праздники. Мама кашляла все сильнее. Лицо у нее стало бледное, прозрачное, точно восковое. А жить нам становилось все хуже и голоднее. Сестренка часто приносила нам от дедушки и бабушки лепешки, сухари и хлеб. Иногда бабушка сама приносила бублики и мороженые яблоки. Папа часто курил и все играл грустные мотивы на старом, стоявшем в углу клавесине и тихо пел. Даже мои друзья Петрушка и Найда загрустили.
Мама слегла. Она лежала молча, без кровинки в лице. Потом ее отвезли в больницу. Доктора признали у нее чахотку. Лечил ее уже знакомый мне злой больничный врач К-ский. Вместе с матерью в больнице была моя сестренка Соня, которая ухаживала за мамой. Мы с отцом и старшим братом переехали в меньшую квартиру. Жили плохо, было сыро и холодно. Прошла тяжелая для нас метельная зима. Настала ранняя весна и принесла с собой безутешное горе. Маме становилось все хуже и хуже. И вот как-то в один из дождливых дней, рано утром, прибежала сестра домой, бледная, худенькая, вся в слезах, и закричала: «Мама наша умерла!» Мы всей семьей бросились в больницу. Нас с братом туда не пустили. Через некоторое время папа с сестрой вынесли маму, положили на простые дроги, и мы все поплелись за дрогами. Долго мы шли за клячей, которая везла нашу мертвую маму. Мы с сестрой и братом крепко взялись за руки и шли, шли. Плакало весеннее небо, плакали мы — трое осиротевших ребят, папа заключал это грустное шествие. Так мы дошли до дома. А когда вносили маму в дом, спугнули Илюшиных голубей. Они собрались у порога, были голодны и осиротели, как и мы. Мама их всегда кормила.
Мы хоронили маму в весеннюю непогодь. Дождь лил, как из ведра. За гробом шли мы с папой и больше никого. Лицо у мамы было мудрое, ясные глаза были закрыты, а на губах спокойная улыбка. Мне показалось, что она шептала мне: «Ничего, сыночек, ничего». А дождь лил и лил, и стучал о крышку гроба. Когда его заколотили, брат с отцом засыпали могилу, и мы все снова пошли домой, но оставаться там не могли, так как все напоминало нам нашу маму и комната была точно могила.
Мы переехали к дедушке и бабушке. Были они добрые, ласковые, особенно ко мне, самому маленькому. Они жалели и любили меня. Они тоже называли меня «сынок». Но не так это ласково звучало, как у мамы, и не так тихо и нежно.
Смерть мамы убила мое детство. Оно кончилось вместе с ее жизнью. Часто грезились детские сны. Я видел маму, она как будто шептала мне: «Ничего, сыночек, ничего». И казалось, что она вот-вот встанет и тихо скажет, как всегда: «Дети, не надо плакать. Это я уснула». Я просыпался и горько-горько, безутешно плакал.
