А началось всё с грациозно вплывшего в «Любушку» Куцего, которого когда-то звали Леонидом Израилевичем.
– Чё припхался? Деньги, что ли, появились? – поздоровалась тётя Люба.
Куц в какой-то спешке трясущейся рукой протянул ей двадцать рублей, при этом не проронив ни слова.
– Ну, это в счёт долга пойдёт, – и Любовь Ивановна сунула бумажки в карман передника, который уже изрядно топорщился.
– Ну Люба, Любушка, – заныл Лёня как ребёнок, пытаясь даже выдавить слезу. Но организм упорно не хотел расставаться с последними каплями влаги, поэтому Куц принял позу просителя, наклонив корпус ровно на 32 градуса. Руки сами сплелись в замок, отчего всё действо стало походить то ли на молитву, то ли на приветствие японского самурая.
– Ну Люба, ну детскую хоть дай, остальное вечером занесу, клянусь чем хошь. Вот те крест, – Лёня широко открестился от принадлежности к лучшим воинам Японии.
– Ага, вечером на мерседесе завезёшь, – попыталась сострить старомодная тётя Люба, но её большое сердце не выдержало религиозного напора и она со вздохом достала из под прилавка заветную чекушку, – последний раз. Ясно?
– Ой, Люба, что хошь делай, коли соврал, золотая ты женщина.
– Ладно уж, иди, и чтоб я тебя без денег тут не видела.
– Никогда, – Куций переступил порог, зажав в руке детскую. Другой рукой он повернул крышку. Этот не то хруст, не то треск, с которым открылась бутылка, был сейчас для Лёни мелодичнее любого шедевра классической музыки. Ровно через три глотка опустевшая, потерявшая былую романтическую ауру стекляшка, присоединилась к своим собратьям разного литража, кучковавшимся в мусорном контейнере. Он вытер рот всё тем же рукавом пальто, чувствуя, как тепло рука об руку с хорошим настроением наполняют доселе пустой сосуд его тела.
Анатолий Иванович, который наблюдал за всем этим, подождал ровно 30 секунд и пошёл, как бы продолжая свой путь и вроде торопясь по сверхважному делу. Но тут он будто бы случайно увидел Лёню и расплылся в такой улыбке, о которой говорят обычно «в 32 зуба». Но у Анатолия Ивановича в силу возраста и нестандартного подхода к жизни зубов было минимум в три раза меньше. Поэтому его улыбка была похожа, скорее, на изрядно потрёпанную клавиатуру от пианино «Украина».
– Лёня, здорова!
– Приветствую, дядь Толя. А ты всё не помрёшь никак, хрен старый.
– Да вот чувствуя я, что щас прям душа улетит, если опохмельную не приму. Слушай, а у тебя, случаем, нету? А?
– Нету, сам с утра пробки не нюхал.
