Пашка, решавший все споры физическими доводами, с тётей Любой решил не изменять привычкам. Поэтому в их квартире периодически появлялись фонари, не требовавшие электричества, которые Любовь Ивановна поначалу старалась скрыть толстым слоем тонального крема. Но потом он закончился, и неподобающий внешний вид заточил тётю Любу, словно Рапунцель, у себя в башне, то есть в комнате.
Между тем, у себя в постели, часто крича и испражняясь, лежал Максимка, плод не вовремя сделанного Пашей движения. Как-то раз, когда Паша пытался внушить Максимке мысль о том, что уровень шума от его плача превышает все допустимые нормы, бабушка вступилась за внучка и больше уже не поднималась. Результаты этой дискуссии заставили Пашку уехать надолго, правда, в места не столь отдалённые.
Верка же, лишившись обеих своих опор, рухнула вниз и ушла под лёд моральных норм так глубоко, что ждать её возвращения не стоило.
Максимку передали в руки Надежды Чертко, так вовремя ухватившейся за спасительную ветвь высшего образования, которую ветер случайно пригнул к болоту её жизни.
И вот, наконец-то, настоящий голливудский Happy End. Максим растёт в любящей, обеспеченной уже девятью киосками, двумя магазинами и кафе «Элита» семье. Он любит читать, анализировать, и даже пробует себя на литературном поприще. Правда, никому своих начинаний не показывает.
И когда-нибудь, лет через 25, он в той самой квартире, где у его бабушки воровали мусорные вёдра, попытается написать рассказ о жизни, которую он не помнит, которую он узнал с чужих слов и большую часть которой составляют его собственные мысли на этот счёт.
История практически окончена. «Почему практически? – возмущается читатель, и со злостью швыряет книгу, изрядно поднадоевшую, – сколько ж можно? Ну, что там ещё?».
Как что? А ну ка, вспомните, кого забыли? Ну? Да, именно, Анжелу Петровну, о которой теперь можно сказать либо хорошо, либо ничего. Ну, а что поделаешь, она была далеко не первой молодости.
Вот теперь всё. Спасибо за внимание.
«Забыли, забыли!» – кричит на этот раз читатель, ободрённый близким завершением нудного чтения. И уже автор, поднимая над последним абзацем усталые глаза, спрашивает: «Сколько ж можно? Кого?».
Пиню, Пингвина забыли!
Ах да, Пиня. Он с такой лёгкостью и беззаботностью не заметил водоворота, всосавшего в себя столько судеб, что ему остаётся только позавидовать. Он до сих пор не бросил дела, которое приносит постоянное вознаграждение и так же всё время доволен жизнью, не дающей поводов для трезвости.
