Щёлкнул замок, и в проёме показалось заспанное Веркино лицо.
– Привет, – поздоровался робко Пашка.
– Сиську взял? – поздоровалась Верка, переводя алчный взгляд на пакет.
– Две, – сказал гость и вынул на свет божий две бутылки пива по два с половиной литра каждая.
– Заходь, – дверь снова закрылась, оставив коридор и дальше пустовать в одиночестве.
После утоления острой жажды Паша, приобретя толику уверенности, спросил:
– Слышь, Верка, это чё, и правда батя твой?
– Ага.
– А чё ты на похороны не пошла тогда?
– Да на фиг надо. Батя. Да он гниль подзаборная, алконавт конченый! Да я б ему в рожу плюнула, отвечаю!
– А мамка чё?
– Да пошла она! Думаешь, надо оно ей? Только б люди чё не сказали, бляди эти старые на скамейке. По-человечески надо, по-человечески. А он человек, сука?
– А кто?
– Пидар галимый, вот кто! Бросил нас, бухал всю жизнь и сдох, как шавка под забором.
– А тебе, типа, его ваще не жалко?
– Было когда-то, когда он у меня денег просил. Встретит по дороге в школу и выпросит все карманные. Типа ему надо, умирает. А я малолетка, велась. Думала, что в натуре коней двинет, гавкнется. Видон у него был, как у кончелыги.
Верка осушила стакан и с удовольствием затянулась.
– Короче, закончили базар. Задолбало. Налей лучше пивалдера.
Какое-то время прошло в тишине, что Паша прокомментировал, как появление на свет маленького милиционера. Когда наступил экватор второй бутылки, разомлевший Пашка промямлил:
– Слышь, Верка…
– Чё слышь, мямля? Бабки покажи.
Увидев свёрнутую вчетверо пятидесятирублёвку, Вера, точно монахиня в храме, опустилась на колени перед Пашей.
Вернулась с кладбища тётя Люба, как будто хотела воочию убедиться в том, что младшая дочь может заработать себе на карманные расходы. И если бы мать обладала талантом испепелять людей взглядом, то от Веры тотчас бы осталась только кучка золы. Но так как таких навыков Любовь Ивановна, всю сознательную жизнь проработавшая розничным продавцом, не приобрела, то ей оставалось только хлопнуть дверью. Что она и сделала, чтобы потом в своей комнате во весь голос жаловаться на свою нелёгкую долю стенам, которые молчаливо, словно умелые психологи, давали ей излить душу.
Пашка, между тем, решил остаться, презрев все приличия, так как пятидесятирублёвки были нечастыми гостями в его карманах, а сдачи Верка, как кофейный автомат, не давала.
