— Маргарет Поль приходила к вам регулярно?
— Я вам уже сказал. В последнее время наши сеансы стали реже. Я видел ее пару недель назад.
— В чем заключалось лечение?
Симон мог сослаться на врачебную тайну, но это означало риск оказаться в подвалах дома 8 по Принц-Альбрехтштрассе. Уж лучше избежать такого переезда.
— В словах, — уклончиво ответил он. — Она описывала мне свои тревоги, а я давал ей советы.
— И что это были за тревоги?
Симон достал очередную «Муратти». Прикурил, чтобы выиграть несколько секунд на размышление.
— Она страдала приступами беспокойства, — обронил он, нервно постукивая по краю пепельницы.
— Какого рода беспокойство?
В конце концов, там, где она сейчас, бояться ей нечего…
— Нацистский режим внушал ей страх.
— Странная мысль.
— Вы тоже так полагаете? Я в лепешку разбивался, повторяя ей это.
Замечание вырвалось само собой. Крупное тело, затянутое в черную ткань, внезапно напряглось, словно под мундиром застопорился какой-то механизм.
— Упоминала ли она отношения с мужем?
— Конечно.
— И что она об этом рассказывала?
Перед глазами Симона вновь вспыхнула картинка. В соседней комнате Маргарет слушает граммофонную пластинку со своей любимой песней «Heute Nacht oder nie»[30], кружась босая по паркету.
— Его поведение мучило ее. У него не хватало времени на жену. Всегда на армейских учениях…
— Выражайтесь точнее. Что у нее была за болезнь?
— Ее чувство покинутости выражалось в потере аппетита, лихорадочной дрожи, потере сознания, приступах страха…
Гестаповец погрузил свой странный взгляд в глаза Симона. Как ни удивительно, асимметрия век придавала ему особое, почти романтическое своеобразие. Нечто завуалированное, подспудное, наводящее на мысль об одноглазом пирате.
— Говорила ли она с вами о каком-нибудь любовнике?
Симон вздрогнул: возможно, ловушка. Он представления не имел, насколько продвинулось расследование. И даже не знал, когда именно была убита Маргарет.
— Ни разу, — ответил он.
И добавил безапелляционным тоном:
— Это было не в ее духе.
Нацистский офицер коротко кивнул в ответ. Невозможно было догадаться, что он при этом думал. Этот парень мог потерять мать сегодня утром, и взгляд его оставался бы таким же непроницаемым над челюстью-наковальней.
— Знаете ли вы, как она проводила свои дни?
— Нет. Спросите лучше у мужа.
Бивен наклонился вперед и оперся о стол, вызвав скрип и кожи, и дерева. Никогда еще лакированная столешница не казалась Симону такой маленькой.
— Но она же должна была рассказывать вам о своих повседневных делах?
