. И отвернулся.
С самого моего поступления в аспирантуру я начал изучать пациентов и сразу же стал проводить часа два в день за разговорами со Сперри. Этот обычай сохранялся на протяжении всего моего пребывания в Калтехе. Мы говорили обо всем. После частых одиночных поездок домой к пациенту для его тестирования я всегда приходил, чтобы дать Сперри полный отчет, что подчас занимало столько же времени, сколько и само тестирование. Сперри всегда делал очень подробные заметки, и в эти часы, очевидно, наши идеи переплетались и укрепляли друг друга. Я был новичком, а он – профи. Но поскольку он еще не был профи в этой новой области исследований человека, я также выступал в роли его разведчика. Вместе мы проясняли картину происходящего в ходе десятков таких встреч. Гликстайн утверждает, что я единственный из ныне живущих, кому когда-либо удавалось вызвать у Роджера улыбку. Сам я в этом не уверен, но признаю, что у нас действительно сложились прекрасные отношения, во многом благодаря описанным встречам. Джеймс Боннер, прославленный биолог, однажды съязвил: “Может, нам надо держать Майка под боком, чтобы Роджеру было с кем поговорить?” Для меня это было бы счастьем, ведь я был предан работе, Сперри и его уму.
Конечно, запоминающиеся моменты жизни идут вперемежку со множеством трудных и нередко муторных дней работы. Одним ярким воскресным утром Стив Аллен, с которым я познакомился, привел всю свою семью в лабораторию, чтобы увидеть, чем же мы занимаемся. Стив, ставший моим другом на всю жизнь, был таким: совершенно непритязательным, бесконечно любопытным и всегда жизнерадостным – его, как Тома Хэнкса, считали в Голливуде “своим парнем”. Его родные тоже были достаточно заинтересованы и вежливы. В конце встречи Стив спросил: “Какая часть работы, в процентах, тебя радует?” Подумав немного, я ответил: “Процентов десять. Все остальное – рутина”. Как показала мне жизнь, 10 % – неплохое число для большинства профессий. Этого хватало, чтобы я каждый день шел на работу с улыбкой.
Именно случавшиеся порой встречи с публичными людьми вроде Аллена постепенно помогли мне осознать, что неспециалистам тоже интересны фундаментальные исследования. В 1960-х “просветительских программ” не существовало. Дискурс интеллектуалов проходил словно бы в башне из слоновой кости, и в результате естественная социальная изоляция исследователей только усугубляла различия между двумя культурами. Когда Стив, один из лучших комиков своих дней, захотел узнать больше о волокнах мозолистого тела, я начал понимать, что научная коммуникация – это хорошо, если наука пересказывается без искажения сути.
