Утром хозяйка проснулась ставить самовар и тоже таращила глаза, пятилась в сени задом.
Домой тронулись чуть свет, и в Сухоносово въехали в середине дня. Заслышав их колокольчик, по белой улице понеслись навстречу мальчишки. Открывать рогатку на околице спешили. Заскрипели двери, отворялись фортки, и бабы прилипали лицами к холодным стеклам, плющили носы. Кто едет?
Подкатили к кузяевским воротам. Петр Платонович, скинув тулуп, по снегу, весь черный, гибко поднялся на крыльцо.
— Кузяев приехал! Кузяев! — кричали.
На растоптанных ногах спешил сосед дядя Иван, заткнул цигарку за ухо и крякал от радости, а жена его, оставив ведра, уже срезала путь по сугробам через улицу от колодца.
— Кузяев приехал! Кузяев!
Залаяла собака. «Полкан!» — послышался голос отца, и на крыльцо вышел сам Платон Андреевич.
Николай в санях смахнул набежавшую слезу. Платон Андреевич обнял сына. Но рядом уже стояли люди, и сквозь слезы Платон Андреевич видел их лица. Лица плыли и дергались. Он понимал: настала важная минута. В рассудительном крестьянстве любят торжественность. Надо было сказать что-то такое, что запомнится внукам и детям и там дальше, кто пойдет, а потому, отстранив сына, праведник спросил твердо:
— Значит, побили вас японцы?
— Значит, так.
— Как полагаешь, отчего такой позор всем нам и нашему оружию?
Ответа, пожалуй, и не требовалось, но сын ответил на крыльце же:
— Я полагаю, виноваты во всем внутренние враги и наши генералы.
Соседи одобрительно загудели. Золотые слова! Генералы, во-во... В самый раз генералы да внутренние враги в городах... Они! Внутренних врагов уничтожить, а генералов заменить к матери!
— Кузяев приехал! Кузяев! — кричали по деревне. И сухоносовский пьяница Иван Тимофеевич по прозвищу Ермак, сизый с похмелья, уже двигал в подшитых валенках по улице, размахивая початой бутылкой.
У Алабиных задумано было пить три дня. Тихон привел голосистых баб, пели песни. Илья Савельевич говорить уже не мог, только улыбался. Сидел, вытирал мокрые усы. Чайную закрыли. Не до того. Съехались родственники, тетки с мужьями, дядья с женами. Пели, надрывались:
— Эх, Хаз Булат, да уда-а-лой, ох, бедна сакля тва-а-я...
Одна из тех баб, что привел Тихон, согнав старичка-родственника, села рядом с Николаем, навалилась грудью, смотрела туманно. Глаза у нее были большие, бесстыжие. Тихон на другом конце стола подмигивал, старался угодить молодому хозяину.
— Тебя как звать-то?
— В крещение Еленой, а так, как желаете, кавалер. Можно Анастасией...
