На «Бромлее», на заводе «Вейхельга» в мастерских Терещенко забастовщики требуют восьмичасовой работы, а по двенадцать или даже по десять работать отказываются. Хватит, кричат, с нас пот давить! И когда такое было? Отродясь от зари до зари работник вкалывал, иначе хозяин в банкроты пойдет, навару не будет, вздыхал Илья Савельевич.
А тут Платон Андреевич встретился с одним человеком, и тот человек ему такой общественный расклад нарисовал, что поджилки затряслись и сердце захлынуло в тревоге.
— Да кто ж он такой? — допытывался Алабин. — Какой партеи?
— Рабочей. Большевиком называется. Рэсэдэрэпэ...
— Это литеры! А платформа у них какая, на чем стоят?.. Не, теперь капиталу не умножишь, лютость кругом...
Платон Андреевич оглянулся, хотя рядом никого постороннего быть не могло, достал из-за пазухи листок, разгладил на колене.
— Чего такое? — заволновался Илья Савельевич.
— Прокламация.
— «Ко всем рабочим города Москвы, — прочитал Илья Савельевич и обмер, и строчки запрыгали перед глазами: — ...Только наши свободно избранные представители могут защитить интересы рабочего класса. Только по низвержении самодержавия, под охраной вооруженного народа, могут представители народные установить демократическую народную республику». Господи, это что ж творится?.. Пресвятая дева спаси, помилуй... Чур нас, чур нас...
Зять привез из-под Малоярославца травоведа, синего, сухонького мужичонку с трясущимися руками и кривым блудливым глазом.
— Чего лечить можешь, лох?
— Все. Все могу, ваше степенство.
— Баишь, небось?
— Лихоманку могу, желтуху, бледнуху, ломовую, трясуху...
— Калякаешь все, не верю, лох.
Лох — это мужик, но есть здесь обидный оттенок. Травовед обиделся.
— Что богатому красть, то нашему лгать. Трава, она естественное произрастание. Чего хочешь, того не купишь, чего не надо, того не продашь...
— А это как понимать?
— Здоровья, говорю, не купишь, болезнь не продашь.
— Лечи, — разрешил Илья Савельевич.
Травовед начал варить свои снадобья. Попросил стакан вина и над тем вином говорил неясные слова. Затем заставил Татьяну снять с деревянного ведра обруч, наскоблил стружек. Обруч надел Илье Савельевичу на шею и все приговаривал: «Аптека, она убавит века... Чистый счет аптекарский — темные ночи осенние...» Стружку травовед поджег, принялся окуривать больного, запел тоненько:
— Тетка бабка, отойди от раба божьего Ильи... Тетка бабка...
Затем Илья Савельевич должен был выпить заговоренное вино и закрыть глазки.
