— Так то честной.
— Во ведь что говорит! Я что, по-твоему, кутенок незрячий? Что я?
— Глупый.
Она сняла платье, кинула в угол. Зевнула. И уже он понимал, что сейчас они помирятся, что бы он ни кричал, и эта зависимость от нее злила до невыносимости. До удушья.
— Стерва! Убью!
— Не убьешь, не жена.
— Чего, спрашиваю, на Яшку пялишься?
— Ласковое слово и кошке приятно.
Она сидела на кровати, стягивала чулки, медленно и лениво, чтобы он смотрел на нее и кипел.
— Змея! — и еще он назвал ее козюлей, это тоже змея, но сильно ядовитая. По-калужски. — Стерва!
И почему эта девка, эта дешевка имела такую власть над ним, почему он зависел от ее рук, ног, от ее розового тела. Он привез ее в Москву, устроил житье, как барыне, накупил всего, одних платьев сколько! Десять штук!
— Стерва!
Он боднул головой и, со всей силы грохнув дверью, сбежал вниз.
Нет, он выкинет ее завтра же. Утро вечера мудренее. Даст двести рублей или даже хватит полтораста и скажет: катись куда знаешь. Все! Больше нет сил! Спалила ты меня всего, Тошка, скажет он. Пепел во мне. Не могу. Давай порознь, так лучше.
Ночевал он во дворе в сарае. Гремела цепью соседская собака. С живодерни тянуло кислыми шкурами. В черном дверном проеме высоко-высоко качались холодные Марьинские звезды, там где-то была написана его судьба.
И откуда он мог знать, бывший матрос, строевой квартирмейстер, купеческий сын и внук, что судьба его сложится неведомо, что будет он офицером, сапожником, миллионщиком, первейшим в Москве богатеем.
Но сколько всего случится до того! Мог ли он знать, заглядывая наперед, что жизнь приведет его к автомобилю, к машине, это ж курам на смех! И такие превратности выпадут на его долю, что марьинское житье покажется тихим всплеском в бархатном пруду, утренним ветром, сдобным блинным чадом на масленицу.
— У зараза! Зверюга, — Николай скрипел зубами и грозил кулаком.
Проснувшись, он выпил чаю в «Золотом месте» у Бориса Ильича, взял рюмку горькой английской водки, чтоб взбодриться, а потом вдруг пришла ему мысль поехать к Петруше Кузяеву, проведать. Он тут же, у «Золотого места», нанял лихача, покатил на Самотеку к Цветному бульвару.
Косматый дворник в валенках сказал, что Петра Платоновича нет.
— Барина повез по больным.
— Эх ты, — сказал Николай, — неудача-то какая! Ну, передай ему: Николай Ильич заезжал, велел кланяться. — И сунул дворнику двугривенный. — Может, заеду еще ввечеру.
Домой он вернулся, уже во всю сиял день. На рынке рядом заканчивали мясную торговлю. Начинался обед. Солнце стояло высоко.
