После школы она подошла к Лёхе:
– Пройдемся? Надо поговорить…
Лёха смотрел на нее как на дебилку. То есть так, как и должен был смотреть.
Саня понятия не имела, как девчонки проводят такие разговоры. Поэтому решила говорить как говорится. «Он же видел дедушку в зеркале. Только чуткие видят беснование зеркал, сказала Сударыня. Значит, и он чуткий. Значит, должен понять…»
Правда, про зеркала она ничего не говорила. А говорила так, будто и не было никакой зазеркальщины и прочего трэша. Говорила, что всё узнала от случайной знакомой. Что аварию подстроили; что всё дело в Яниных открытиях; что они хранятся в ее ноуте и бандиты готовы за них маму продать. (Так она назвала этих уродов – для простоты. Тем более что они и были бандиты.) И если к ним это попадет, наступит большой жирный ец.
Лёха слушал, останавливаясь на каждом шагу. И Саня останавливалась с ним (а что было делать?).
Когда она выдохлась, он долго молчал. Саня ждала, и слезы опять подперли – на всякий случай, хоть он еще ничего и не сказал…
Наконец Лёха вздохнул.
– Мы их вместе выбирали. Одинаковые. Ну, предки платили, понятно, а мы выбрали на покупандо ком. Мы дружим… дружили с лагеря, ты в курсе, наверно… а за день до того поцапались страшно…
И развернулся к ней. Его голос никогда не звучал так жалобно:
– Если ты меня разводишь, Санюх… Это точно не туфта?
Домой она влетела в снежном облаке, отстучав веселую чечетку на половике.
– Мамю-уль! – возгласил пискляво-густой голос (он уже нравился Сане). – Йети пришел! Снежный человек, встречаем…
И натолкнулась на папу.
– Здравствуй, дочь, – сказал тот. – Я вижу, тебе радостно. И мне радостно тебя видеть. Неплохой сегодня денек. А завтра будет еще лучше.
Саня стояла, чувствуя, как проваливается куда-то сквозь бетон.
Она не могла поднять глаза и глянуть на то, что недавно было ее папой. А теперь стало манекеном. С картонным никаким лицом, которое было совсем как настоящее папино…
Потом всё-таки глянула.
Лучше бы она этого не делала. Взгляд ее, зацепив папин пиджак, скользнул к зеркалу…
…в котором не было ни намека, ну вот прямо-таки ни намека на папу.
Был шкаф. Была раскрытая дверь. И была она, Саня, – теперь уже не он, а она, с белой снежной пудрой на кудрях и на пальто.
А папы не было.
Он просто-напросто не отражался в зеркале.
