Глава 8. Судьбой начертанная сучья жизнь
Отрезвляющая возбуждённость, родившаяся в момент её внезапного бунта, покидала Ромуальду столь же стремительно, как живительная вода, которую невозможно удержать в своих ладонях. На короткий миг, ощутив себя полноправной хозяйкой собственной жизни, она смогла в полной мере испытать то прекрасное, непознанное или давно позабытое – необъяснимое чувство, с которым было страшно расставаться.
Неотвратимость конечности заслуженной радости подтвердилась и на этот раз. Повторился очередной цикл, когда Ромуальда имела решимость взмыть над болотом, безликой частью которого стала она сама, получив необходимый импульс для реализации важнейшего намерения. Она взмыла и…плюхнулась обратно в пузырящуюся зловонную трясину. Там, высоко – на пике свободы, в бескрайнем пространстве, где нужно было учиться планировать и ловить нужный поток ветра, ей было слишком некомфортно. Не признавая собственной трусости, она сделала всё, чтобы в этой жалкой и безнадёжной трусости утвердиться.
Стоило ей только поддаться отъявленно лживым представлениям о себе, своём настоящем и будущем, как в одночасье вокруг неё стали проявляться грязными пятнами, медленно сливающимися в единое целое, очертания замкнутого круга, в который она вернулась смелой и уверенной походкой триумфатора. Она опять победила собственные перспективы.
Поздним вечером, блуждая по узким переулкам вместе со своей собакой, Ромуальда брезгливо оглядывалась по сторонам с мыслью, что этот серый и убогий маршрут они с Одри будут проходить снова и снова. Битой жизнью и прежним хозяином собаке даже такой сценарий дальнейшего существования был в большую радость.
По всем признакам, что подмечала Ромуальда, психика отверженного животного была сломлена. Последствия жестокой дрессировки Шувалова приняли непоправимый характер. В лице новой хозяйки Одри видела свою спасительницу и из-за этого собака не давала покоя такой же сломленной женщине. Для исцеления столь глубокой раны, нанесённой преданному созданию, требовалось то, чем человек не мог пожертвовать ради «друга человека».
Ромуальда не была честна даже с собакой. Не признавая недобрый исход совершённого ею милосердного поступка, ей приходилось усиленно подавлять мысли, в которых было искреннее сожаление о том, что она приручила Одри. Любовь живого существа, которое полностью зависело от неё, оказалась слишком утомительной. Ромуальду тяготила привязанность собаки, ведь любая привязанность не может быть односторонней, как бы кто ни обманывался. Ей становилось не по себе от одной только мысли, что в её отсутствие Саймон может причинить собаке вред. Её напрягало постыдное осознание, что собака ей не нужна.
