— Торопится как! — шепнул сосед.
Борода, коснувшаяся моего уха, была мягкой, как шелк. Я вздрогнул и согласно кивнул головой. Немного помолчав, бородач заговорил о крематории:
— Сжигание трупа и современно и культурно, простое захоронение, если хотите, признак отсталости. Умирающих много, а земли мало. Даже в крематории нет мест…
Он привел примеры из древности, рассказал, что еще задолго до нашей эры высококультурные греки сжигали умерших, поговорил об эпохе Гомера, о народных традициях захоронения в Индии, вспомнил о старых кладбищах Парижа и о перенесении костей покойников в парижские катакомбы, о ключах от ниш с прахом близких, которые испанцы носят на груди вместе с крестом.
— Вы историк? — почти с уверенностью спросил я.
Чуть отодвинувшись, он уставился на меня своими черными, будто маслины, глазами и, помедлив, сказал:
— Нет, я не историк, — И умолк. Почти обиделся, как мне показалось. Но ни он не проронил ни слова, ни я.
Из высокой трубы крематория валил густой серый дым.
Время здесь заранее распределено, на каждого отпущено пятнадцать минут.
Подошла наша очередь.
Дополнительно зажегся яркий свет.
Мы подняли гроб на специальный постамент.
Заиграла записанная на пленку траурная музыка.
— Бах, — шепнул бородач.
Гроб медленно опускался в подземелье, а за ним автоматически закрывались железные двери постамента, пока вовсе не сомкнулись.
Похороны кончились, смолкла печальная мелодия, погас дополнительный свет.
Наступила очередь следующего.
Выходя, я невольно задержался, — с затянутого траурной лентой портрета на меня смотрело знакомое еще с детства лицо некогда большого человека. А с портрета он и теперь смотрит с уверенностью и силой.
На улице бородач крепко схватил меня за локоть и, показав на дым, сказал: «Вот и все!»
Чувствовалось облегчение, и автобус мчался беззаботно, точно полупустой.
Снова рядом оказался родственник с глазами-маслинами, ставший таким симпатичным, да, жаль, не оставлявший тему крематория.
— Раньше, — говорил он, — родственникам разрешали следить за кремацией, чтобы удостоверились и сомнений чтоб никаких не было. Труп, попадая в печь, вскакивал, будто живой, потому что от жара резко сокращаются спинные мышцы…
— Вы… — прервал я его, думая спросить, не из судебной ли он экспертизы, но нашел слово поспокойней: — Не юрист ли вы?
Как и в прошлый раз, он пристально взглянул на меня и, не торопясь, ответил:
— Нет, я не юрист. И даже не из судебной экспертизы!.. — Помедлил немного и продолжил, явно недовольный тем, что его прервали: — Теперь, как вы могли заметить, все делается за железной непрозрачной дверью. Потому что нет смысла.
