Раэль мельком взглянул на своего падавана.
Пианна подняла меч и бросилась на него.
На мгновение Раэль заколебался.
Решение было принято.
«Мастер Аверросс был вынужден поставить спасение заложников превыше спасения своего падавана, – провозгласил Мейс Винду в официальном заявлении Совета. – Поединки на световых мечах очень редки, но заканчиваются смертью. Он не успел бы спасти и ее, и “Канун”. Аверросс решил, что безопасность корабля важнее жизни падавана. Именно такой выбор предпочла бы она сама. Любой джедай скорее согласится на риск, чем подвергнет опасности других».
Все это было правдой. Но Квай-Гон никак не мог забыть выражение чистого ужаса и покинутости на лице Пианны, когда она упала. Да, ее разум был захвачен, но она знала своего учителя. Она не контролировала свое тело, но эмоции оставались ее собственными. Учитель – тот, кому она должна была доверять, как никому в Галактике, – убил ее. Это была ее последняя мысль перед смертью.
Никакой нейродротик ей бы вообще не грозил, если бы Раэль соблюдал протоколы.
Возможно, рыцарь-джедай с более традиционной биографией не отделался бы так легко. Но Раэль появился в Храме в крайне позднем возрасте: когда его обнаружили на Ринго-Винде, ему уже исполнилось целых пять лет – насколько знал Квай-Гон, он был самым старшим ребенком, которого когда-либо привозили в Храм. Эта разница в возрасте оказалась фундаментальной. Раэль так до конца и не овладел подсознательным самоконтролем, которому большинство джедаев обучались с младенчества. Он безумно скучал по другим членам семьи Аверроссов. Подавляющая масса джедаев вообще не знала своих биологических родителей. Исключения бывали, но лишь в том, что некоторые общались – очень редко – с родственниками, которые фактически были незнакомцами. Манеры у Раэля были грубые, скорее как у «станционной крысы», которой он был раньше, чем у джедая, которым надеялся стать. От своего ринго-виндского акцента он так и не избавился.
Некоторые дети стыдились бы всего этого, другие изо всех сил старались бы стать похожими на своих товарищей. Но только не Раэль. Он выбрал противоположный путь: разговаривал на своем сленге «станционной крысы», вел себя развязно во всех ситуациях и носил тряпье, которым побрезговал бы чернорабочий. В каком-то смысле он пытался перевязать рану своего утраченного детства, но эта рана никак не заживала.
Однако девиантное поведение Раэля не могло обмануть никого в Храме, в том числе и его самого.
