Заерзала опять Марья, забились, запорхали опахала, словно пойманные две бабочки.
— Так это ж потом, — говорит, — ночью его к Мирке перенесли.
— Ты это тоже своими глазами видела? — грозно вопрошает чин.
— Нет, — лепечет Марья, — сама я того не видела, да про то Нюрка Еремеева сказывала.
— Какая еще Нюрка?
Доставили чину Нюрку Еремееву, блаженную девку- рыжую, скуластую, веснушками, словно крупным зерном, усыпанную, еще совсем малолетнюю.
— Чья ты, Нюрка, где живешь, чем кормишься? — ласково чин ее спрашивает.
— Я ничья, — Нюрка отвечает, — живу, где люди добрые приютят, а кормлюсь подаянием ради Христа.
— Значит, ты, Нюрка, девка бездомная и живешь подаянием?
— Молюсь, вот Христос и не оставляет меня.
— И многое, говорят, угадываешь?
— Когда люди просят — угадываю.
— А вот говорят про тебя, Нюрка, будто ты еще за месяц до того, как солдатский сын пропал, говорила, что замучают его евреи. Верно ли это? Говорила ты так?
— Сказывала, — кивает Нюрка. — Дюже насмехались все надо мной, ан по слову моему и вышло!
— Откуда же тебе это известно было?
— А мне старичок явился да про то поведал.
— Какой такой старичок? — насторожился чин.
— Известно, какой! Архистратиг Михаил…
— Ты мне дело говори! — сдвинул брови полицейский чин. Сказки ты другим расскажешь!
— Я и говорю, — обидчиво ответствовала Нюрка. — В ночь на Благовещение то случилось. То ли спала я крепко, то ли в беспамятстве была, то ли еще в каком представлении, только вижу вдруг, — тут Нюрка вверх глаза подняла да под веки закатила; смотрит чин, а она одними белками на него сверкает.
У него аж помутилось внутри, и голос Нюркин как бы удалился куда-то, словно бы с высоты огромной стал доноситься:
— Вижу я — старик в священнической епитрахили подводит ко мне архистратига Михаила в стихаре, и вот взял меня за руку архистратиг и повел по разным местам, и все про будущее тех мест мне сказывал. А под утро уж увидела я младенца, и рядом цветы, и из цветов шипит на него змея. «Ой! — кричу я, — вскрикнула Нюрка, — что это значит?» — И опять с высоты, таинственно. — А Михаил отвечает мне: «Назначен младенец сей быть страдальцем Господним в городе Велиже. Знай, Нюрка, что на пасху Христову замучают евреи его христианскую душу».
Сказав все сие, Нюрка замолкла, глаза ее на место свое воротились и нахально на чина уставились.
— Гм! — озадачился чин. — Ну, а как ты узнала, что это случится в доме Шмерки Берлина и старухи Мирки?
— Так в ночь на Светлое Христово воскресенье опять ко мне старичок явился! — теперь уж горячим шепотом заговорила Нюрка. — Вывел меня за ворота и показывает на Велиж, а над ним, будто от пожара, разливается пламя. Показал мне все это старец и говорит: «В первый день пасхи пропадет в городе Велиже тот христианский мальчик, которого видела ты, что на него шипела змея. Он будет страдать в иудейском, что против зарева на рынке, большом каменном доме. Когда придет к тебе мать того мальчика, то слышанное от меня скажи ей».
