Поздно вечером 14 апреля Бенковский выехал из дома Георгия Нейчова в Панагюриште и направился в лес вместе со мною и панапорскими представителями И. Мачевым и Георгием Нейчовым. С нами ехали банский представитель поп Грую, уже знакомый читателю. Сопровождал нас и воевода Крайчо с пятью-шестью отважными парнями, готовыми на все. На окраине города нас ожидало десятка два верховых, чтобы пополнить свиту будущего воеводы. Конечно, они блистали вооружением, что можно было сказать и про нас; но поп Грую затмил всех. Он нацепил длинную кривую саблю времен султана Селима и то и дело выхватывал ее и вертел над головой, горяча и поднимая коня на дыбы. Длинный его пастырский кафтан оттопыривался на боках — поп Грую взял с собой два пистолета с круглыми желтыми основаниями курков, величиной с турецкие часы-луковицу; крест он пристегнул к широкому кожаному поясу, увешанному разнообразными патронташами и бронзовыми коробочками для боеприпасов. Грудь его была покрыта красной епитрахилью, заменявшей обшитый галунами шейный платок — обычное украшение удальцов. Между пистолетом и шомполом вызывающе торчал церковный требник в деревянном переплете, ободранном, как лопата.
Веселый он был человек, этот поп Грую! Выражался вольно, не стесняясь своей камилавки, которую ему навязали силой, святому делу был предан телом и душой, большой учености недолюбивал. За все это Бенковский глубоко уважал его. С тех пор как в IV округ явились апостолы, поп Грую окончательно забросил свои пастырские обязанности. Он очень любил сопровождать Бенковского, когда тот ходил по деревням, и его епитрахиль, как мне кажется, немало способствовала успеху этих поездок.
— Погоди, дай только освободить Болгарию, назначим тебя болгарским экзархом восставшей области с титулом «Поп Грую Банский, II экзарх Болгарский», — шутил Бенковский.
— Не могут два солнца светить на одном небе, — возражал священник и, немного помолчав, говорил: — Кто меня посвятил в попы, у того на душе большой грех…
Он говорил об этом в других выражениях, но я их смягчил.
Поп Грую очень любил «крестить» тех, кого принимали в члены революционного комитета. Как только заходил разговор о том, что новых работников надо привести к присяге, он вытаскивал из патронташа парчовую епитрахиль, измятую и перекореженную, надевал ее через голову, а если дело происходило ночью, то вынимал из ножен и свою длинную саблю, и в таком виде становился перед усатым «крестником».
