— Но ведь скоро вы уже станете выходить в свет свободно и сможете посмотреть эту пьесу, — щебетала тем временем Эмма, которая знала историю Марисоль Де Ла Серта целиком и не испытывала к ней никакого сочувствия, как и не ждала от сыновей маркизы великой скорби.
— Вероятно, так оно и будет, — покивал Мануэль. — К тому же, мы надеемся получить приглашение в вашу ложу, леди.
Все-таки насколько сильно уже успели освоиться в нашем доме эти два иберийских нахала, раз ведут себя так свободно. И ведь такая вопиющая самонадеянность не возмущает никого, пожалуй, даже меня. Высказывать свое отношение к словам старшего Де Ла Серта я не стала, сделав еще один глоток чая. Пусть с молодыми людьми кокетничает Эмма, у нее это, в конце концов, куда лучше получается. К тому же у меня зашумело в ушах. Вероятно, волнения и расстройства последних дней принесли, наконец, свои исключительно горькие плоды.
— Ева, тебе нехорошо? — спросила как будто встревоженно младшая, обратив свое внимание уже на меня. — Ты так молчалива и словно бы побледнела.
Не хватало еще, чтобы меня приняли за трепетный тепличный цветок, которому становится дурно от малейшего порыва ветра.
— Нет-нет, Эмма, тебе показалось, я просто задумалась, — поспешила я успокоить сестру, а после даже сумела улыбнуться под тремя вопрошающими взглядами.
Почему они в самом деле так странно смотрят на меня? Я чувствовала себя не совсем хорошо, разумеется, но и не катастрофично плохо. Просто как будто немного устала, но не более того.
— Мне кажется, леди Ева, вы не просто задумались, — пробормотал почти испуганно Теодоро. — Вы бледны как снег. Быть может, вам стоит вызвать доктора?
Бледна? Разве?
Какие глупости все же пришли в голову Де Ла Серта. Кто здесь побледнел, так это Мануэль. Белый как покойник и зрачки так расширились, что казалось, будто меня буравят взглядом два черных бездонных колодца.
— Ева, тебе нужно присесть, — всхлипнула Эмма, подрываясь ко мне.
Я же ощутила, что слабость накатывает все сильней и сильней, как холод поднимается вверх от пальцев ног, сперва охватывает лодыжки, скользит по ногам…
В голове помутилось, а после я провалилась в холодную темноту, из которой не было исхода. И в этой темноте я тонула, и тонула, и тонула, кажется, вечность…
— Что с Евой? — допытывался Эдвард, в голосе которого звенел страх. Вероятно, брат мучил нашего семейного доктора.
Сознание понемногу возвращалось ко мне, но сил пока не хватало на то, чтобы открыть глаза. Беспомощность казалась странной и пугающей. Много лет миновало с тех пор, когда я в последний раз ощущала себя настолько слабой. Шувани сильна по природе своей, сильна, горда и бесстрашна, иначе сущности иного мира не склонятся перед нами.
