Это было до абсурда нелепо, однако же почему-то больше всего в тот момент меня пугало неодобрение папы, а не опасности, которые наверняка несло соглашение с неизвестной, но необоримой силой.
— Да, так и было. Оно, чем бы ни было, говорило, что мой друг и друг бескорыстный, но я же отлично знаю, такого просто бывает, — прошептала я, не имея никаких душевных сил, чтобы оторваться от папы. Рядом с ним казалось, будто ничего дурного произойти не сможет.
Папа погладил меня по голове.
— Да, обернуться все может и дурно, Ева, но зачем так корить себя, если в тот момент только так ты могла спастись сама и спасти брата?
О Де Ла Серта никто многозначительно не произнес ни единого слова, из чего я сделала вполне логичный и закономерный вывод, что говорить о молодых иберийцах отец не желал. Вероятно, ни Мануэлю, и Теодоро не стоило рассчитывать на какую-то особенную приязнь со стороны моих родителей.
— Никакой возможности не было…
Или же в тот момент я другого шанса на спасение просто не увидела… Однако времени подумать не оставалось, счет шел уже на секунды, а ставкой были четыре жизни разом.
— С тебя потребовали плату, Ева? — серьезно спросил отец, явно готовящийся услышать, что угодно, вплоть до продажи души.
Второй молчал. Он также наверняка думал о подобной возможности, попросту не мог не думать. Эдвард обладал удивительной прозорливостью, которая редко присуща молодым людям нашего возраста, и не пытался тешить себя пустыми надеждами.
— Пока нет, — едва слышно произнесла я, и ответом стал синхронный вздох облегчения отца и брата. — Но что, если оно потребует в итоге именно душу?
Подобная перспектива пугала до дрожи. Я пыталась утешать себя тем, что хотя бы спасла брата и обоих Де Ла Серта, однако подобные мысли помогали мало.
Папа потрепал меня по щеке, как делал это давным-давно, в детстве, когда я еще была просто Евой, а леди Евой себя почувствовать не успела.
— Такие вещи оговариваются сразу, уж тебе ли не знать, дочка, — поспешил успокоить отец.
Теперь я буквально лежала у него на груди и слушала стук сердца, размеренный, спокойный, как метроном в музыкальной комнате, который прежде запускала матушка во время наших занятий. И этот звук успокаивал меня.
— Я знаю… Но сегодня оно, чем бы оно ни было, уговаривало приворожить Мануэля Де Ла Серта. Думала, больше никогда не услышу этого голоса, однако же сегодня он снова звучал в моей голове. Снова, — прошептала я, с огромным трудом подавляя рыдания, которые буквально рвались из груди.
