Жан-Жак дрожал при мысли, что сейчас увидит женщину, к которой привязался с первого взгляда. Он ее увидел — и бросился к ее ногам. «Бедное дитя, ты снова здесь?» Пока ему готовили постель, он разбирал свои пожитки и рассказывал, рассказывал… Он слышал, как мадам де Варан шептала горничной: «Пусть говорят, что хотят, но раз уж Провидение опять посылает его мне, я решила не бросать его на произвол судьбы». Был июнь 1729 года, Жан-Жаку исполнилось 17 лет.
Почти сразу «быть у нее» стало означать: «быть у себя». «Как получилось, что с первого дня, с первой минуты я усвоил по отношению к ней такие свободные манеры, ласковый взгляд, дружеский тон, — так, как это будет и десять лет спустя?» Ответ прост: «Я был «Малыш», а она была «Матушка». У савояров «матушкой» называли обычно хозяйку дома, но в данном случае слово приобрело прямое значение, так как мадам де Варан была для него «самой нежной матерью» — Жан-Жак всегда настаивал на этом. Он не успел узнать свою мать, а у нее никогда не было детей… Подле нее он расцвел, его неустойчивость сменилась «восхитительным спокойствием».
Вскоре мадам де Варан по-настоящему привязалась к этому юноше. Он же рядом с ней обрел защиту, узнал, что такое нежность, и его чувства к ней доходили до экзальтации. При виде ее глаза у него наполнялись слезами, он страдал от ее отсутствия. Жан-Жак целовал ее постель, простирался на полу, по которому она ступала. При этом она не волновала его как женщина. «Рядом с ней у меня не было ни порывов, ни желаний». Он даже перестал заниматься мастурбацией — «этой опасной заменой», уделом робких натур с развитым воображением: «Я стал благоразумным, потому что любил ее».
Он, так быстро устававший от мелких каждодневных обязанностей, стал буквально ее правой рукой: составлял проекты, переписывал бумаги, так как у мадам де Варан всегда было на уме какое-нибудь новое предприятие. Когда у нее вдруг возникло пристрастие к медицине, он толок порошки или присматривал за перегонным кубом, и дом оглашался раскатами смеха. По дому постоянно расхаживали какие-то посетители, бродяги, бедолаги неудачники. Не опасаясь более за свое будущее, Жан-Жак вернулся к чтению, подбадриваемый Матушкой: из-за своего «немного протестантского вкуса» она предпочитала читать Бейля и Сент-Эвремона, высоко ценила Ла Брюйера, но не одобряла циничного Ларошфуко. Вместе склонив головы над книгой, они комментировали, обсуждали ее. Малыш забросил романы ради более серьезного чтения:
