И вот — случилось. 14 марта 1728 года, возвращаясь с полей, Жан-Жак издали увидел, что ворота опять вот-вот закроют. Он рванулся вперед, кричал, махал руками… Поздно. Его товарищи, более привычные, рассуждали более здраво. Он же, после минуты отчаяния, принял решение: в Женеву он больше не вернется. Тут сыграл свою роль, конечно, страх перед побоями, но больше — нежелание и далее смиряться с этим безнадежным существованием.
Утром он вызвал кузена Абрахама, которого не видел с тех пор, как стал учеником. Абрахам пришел, принес ему кое-какие мелкие вещицы на память, снабдил маленькой шпагой, поцеловал и ушел.
Вспоминая через много лет свое прошлое, Жан-Жак спрашивал себя в конце первой книги своей «Исповеди»: что было бы с ним, если бы Дюкомен оказался лучшим наставником, если бы отец не покинул его, если бы он тогда нашел настоящего друга, поддержку в жизни, если бы… «Я был бы добрым христианином, порядочным отцом семейства, хорошим другом, хорошим ремесленником, хорошим во всем и везде…» Но… он не стал бы Жан-Жаком Руссо. В сущности, он ушел вовремя. За три года ученичества он успел приобрести «скверные наклонности… к низкому плутовству», стал лгуном, воришкой, лицемером. К счастью, в свои 15 лет он был еще не до конца испорчен, и это оставляло некоторую надежду на благотворную перемену в жизни.
Два или три дня Жан-Жак слонялся вокруг города, добывал себе пропитание, оказывая людям мелкие услуги, спал в амбарах. Его отец к тому времени уже был женат второй раз и не интересовался им. Оставалось одно — пуститься на поиски приключений: «Я без оглядки отправился в большой мир».
Юный беглец проследовал в Конфиньон, что в двух лье от Женевы, где жил господин Понвер — один из тех кюре, что специализировались на возвращении раскаявшихся протестантов в лоно католической церкви. У него всегда можно было найти надежный кров и хороший стол. Жан-Жак воспитывался в протестантской вере и потому, как он сам признавался, испытывал «особенное отвращение» к «папскому идолопоклонству». Но жить-то надо было. Понвер накормил его обедом. В «Исповеди» Руссо потом писал, что тогда устоял от искушения навязать бедняге кюре религиозную дискуссию. И поступил правильно: не надеялся же в самом деле пятнадцатилетний «богослов» одержать верх над искушенным проповедником! Но стоило ли ему и 40 лет спустя доказывать, что он тогда «и не думал менять религию»? Понвер снабдил его рекомендательным письмом к «одной доброй и очень милосердной даме» и отправил в Анси.
