В окнах, затемненных ночью, отразилось скуластое лицо. Шуляк отшатнулся. Но тут же увидел себя в круглом, в раме красного дерева, зеркале на стене. Зеркало то он реквизировал у бабы Марийки, обещал житом заплатить, но пожалел. Да и то: если благодарить за все взятое — благодарности не хватит. Зеркало из панского дома приглянулось Степану. «А больше ничего от пана не осталось у тебя, бабка?» — все допытывался у бабы Марийки. «Осталось, осталось! — зачастила та. — Шкаф остался, ой и красивый, с завитушками поверху. Высокий такой, в хату не влазил, так мой Ничипор его для другого дела приспособил. У вас, пан староста, потолки выше, панские потолки, аккурат и станет в зале. А шкаф ой и хорош… Пошли они тропой в огород, возле самого сеновала баба Марийка и говорит: «Только уж простите, пан староста, мой Ничипор — мужик темный, поставил шкаф заместо нужника; а дерево такое — ни дождь, ни снег его не берет, хоть третий десяток ходим…» Степан и сам разглядел за сеновалом нужник из красного дерева, сплюнул и пошел обратно. И вдруг показалось ему, что бабка тоненько хихикает за его спиной. Шуляк обернулся. А баба Марийка в ниточку сжала губы, обиженно расправляет кончики платка. «Побрезговали, пан староста, нашим шкафом, а я ведь только угодить хотела…» — было написано на ее сухом, землистом, как прошлогодняя листва, лице.
— Лиза, поди сюда! — позвал Шуляк, отступая к дверям, чтоб не видеть себя в зеркале. Последнее время он боялся смотреться в него.
Лиза вошла в комнату. Чувство неосознанной до конца вины застыло на ее лице, как застывает гипс, оно превратилось в личину, сбросить которую Степан давно потерял надежду. В ушах ее блеснули золотые капельки сережек. Шуляк купил их за бесценок у начальника районной полиции Тося и подарил Лизе, сказав, что сережки — материны. Если, думал, скажу, у кого купил, взбредет ей дурь в голову: как, да что, да откуда они у Тося… А золото не пахнет. Золото вечно. Люди приходят и уходят, а золото остается. Еще он купил у Тося золотые часы. Тоже почти даром. У начальника районной полиции золота — что мусора. Шуляк вынул из кармана часы — благородный металл приятно холодил ладонь. Думал ли когда, что они с женой будут в золоте ходить. Был только десятый час, а уж ночь за окнами: осень. Ночи он теперь тоже боялся.
— На скольких готовишь, Лиза?
— Как и приказывали, Степан Саввович, — человек на сорок.
Зимой будет два года, как Лиза спит с ним в одной постели, а все еще «выкает». Сначала Степан злился, теперь привык. Как-никак, двадцать лет разницы. И опять же — его положение. Для всех — пан староста, а она что — не из того же стада? Если собственная жена не боится, кто ж тогда бояться станет?
