— Котыч?!
Он смеется — коренастый, с широко расставленными глазами, с курносым, усыпанным веснушками лицом, в теплой кепке мышиного цвета.
— На пожар мчишься?
— Ага!
— Где горит?
— Здесь! — Я ткнул себя пальцем в грудь.
— Пусть горит! Это хорошо.
Котов — один из первых выпускников Коммунистического института журналистики в Москве. По путевке приехал в «Коммуну», чтобы, как он взволнованно заявил, служить пером и сердцем пламенному большевистскому слову. Мы любовно окрестили его «Котычем». Он и впрямь какой-то весь свой. А журналист — отменный. Никто так быстро и с таким огоньком не напишет передовицу, как он. Никто не придумает более хлестких, звучных заголовков, чем он. И никто с таким завидным упорством не отстаивает свои материалы, как он — заведующий промышленным отделом. Мы — друзья. Ни водой, ни пивом не разольешь!
— А ты, Котыч, куда и зачем?
— Всю ночь, понимаешь, проторчал в редакции. Иду отдохнуть часик, другой… Морока получилась с моей передовой. Швер искромсал ее безжалостно!
— Твою передовую?!
— Да понимаешь… все шло нормально! Вдруг бац! — две сверхсрочные информации: о пленуме обкома и о выезде рабочих на колхозный фронт. Одну надо, хоть умри, — над передовой, а другую — под передовой. Ну, и весь номер — вверх тормашками!
— А… моя статья?
— Твоя осталась. Швер даже похвалил… Ну, бывай!
Он — домой, а я бегом в редакцию. От радости не чуял ног под собой.
Развернул газету. Есть статья!.. В центре полосы, крупно: «Из тьмы — к свету». И — подпись!
Затренькал телефон.
— Быстро наверх, к Шверу! — прохрипел в трубку Калишкин — секретарь редактора.
«Хм!.. Редактор запросто не вызывает репортеров», — подумал я, взбегая по лестнице на второй этаж.
Кабинет у Швера узкий, продолговатый. Он топчется в нем, как медведь в клетке. Дымит папиросой… И стены, и мебель впитали острый запах табака. Редактор — полноватый. Овальное лицо, роговые очки, надо лбом — взбитые черные волосы: симпатичный такой хохолок. Но в нем уже — серебристые паутинки. И это в тридцать два года!..
Кивнул мне. Остановился сбоку громоздкого письменного стола, заваленного старыми гранками, оттисками уже подписанных газетных полос, непрочитанными рукописями.
— Хочу послать вас в командировку. — Он коротко кашлянул.
— Куда?
Швер сел в кресло. В пальцах зажата папироса. Сощурился.
— Вы, кажись, молодожен?.. Садитесь.
— Год как женат… («Почему спрашивает?..»)
У стены — низкий диван с потертой кожей, выпирающими пружинами. Злые языки прозвали его «эшафотом». Я присел на краешек.
