Теоретический химик Гельм дает, по-моему, хорошее определение факта в его точном значении для науки: «Факт – это то, что я не могу уничтожить никакими комбинациями моих представлений». Факт, что атом натрия одновалентен и я не могу его переделать – сделать его, например, дву – и трехвалентным. В этом смысле факты опыта это то, что ставит незыблемые преграды моим вожделениям, – вожделение моей теоретизирующей мысли вообще.
Последний и самый неизбывный факт человеческой жизни в том, что «Рахиль плачет о детях своих и не может утешиться, ибо их нет». Теоретизирующий химик может утешиться, успокоиться, что натрий одновалентен и не может стать двувалентным, ибо, в конце концов, это можно вплести довольно просто в общую теоретическую канву учения о веществе.
Физиолог, которому непременно хочется подчинить идее парабиоза все случаи торможения, поболеет, но и утешится, когда ему представят факты торможения, не укладывающиеся в привычные схемы парабиоза: он может сказать себе, что привычные схемы парабиоза не обобщают еще его теории до конца, и новые факты могут быть согласованы с будущей обобщенной теорией, которая охватит и парабиоз и эти особые факты, как свои частности. Но вот никак не переделать и не изменить того, что детей у Рахили больше нет; и никак не утешить нам Рахили, ибо ведь детей ее не вернуть никакими силами!
У Рахили детей больше нет, и как же вы утешите ее, пока неизменен этот факт?! Трагическое значение факта в том, что он незыблем, как каменная скала, и останется незыблемым, когда самого меня, который его ощутил, уже не будет!
Не может Рахиль утешиться о детях никакими комбинациями своих слов и представлений, потому что все равно детей ее больше нет!
Тут-то и начинается для человека совершенно новая оценка всего своего, впервые открывается ему оценка приходящего к нему человека как неповторимого и неоценимого лица. В этом смысле древний Сократ говорил, что «смерть есть начало мысли».
Смерть, однако, ничего не говорила бы человеку, если бы заранее не было в нем связи с любимым другим, скрытого устремления подтвердить, подкрепить, поддержать любимого другого, от меня отдельного, от меня независимого, но для меня более дорогого и необходимого, чем все мое и чем я сам. Ведь Рахиль сама умерла бы незаметно для себя и с радостным чувством, если бы дети-то ее оставались и пребывали живыми и радостными! Итак, вот он, «социальный инстинкт» (если хотите, – назовите так!) в его изначальном, ни на что другое не сводимом значении! Вот она, оценка жизни и бытия с точки зрения категории «лица», – скажу я!
