Все тщание врага в том, чтобы из творения Божия сделать безобразие. Вернуть красоту красоте, убить красотою карикатуру – вот что значит «воскресить Бога». Вот что значит «Воскресни, Боже, в покой твой, ты и кивот святыни твоея».
Вся христианская догматика есть попытка возвратить красоту ужасу Креста Христова! «Мир отмщен тем, что праведник умер на кресте» (И. Златоуст).
Звать надо не к морали, а к красоте. Говорить не о морали, а о красоте. Тут более любви и конкретности.
Вместе с любимым человеком переживать красоту – вот в чем возможное для человека счастие в жизни. И обратно: погубить красоту в карикатуре – вот в чем величайшее человеческое несчастие, тот соблазн, за который весится мельничный жернов на шее человека, увлекающий его в пучину морскую.
Красота и благолепие окружают далеко вокруг, как бросаемый вокруг отблеск, доброе и праведное человеческое лицо. Столь же широко распространяется смута и карикатура вокруг человека, не сумевшего соблюсти в себе гармонию и правду!
И ужас человеческой жизни в том, что так часто во имя красоты выливает человек карикатуру!
Коммунисты в отношении религии говорят нам собственно следующее: не смейте говорить святые слова людям. Вы их слишком скомпрометировали!
Ибо ведь они в ваших руках были средством для того, чтобы вершить ваши делишки! Не смейте же больше касаться святых струн человеческой души вашими нечистыми руками. Вы, «содержатели истины и неправды»…
Жизнь с лицом человеческим совершается в порядке постоянной переинтеграции: надежды, разочарования, уверенности и т. п. «Вещь» интегрируется в постоянное несравненно легче, чем лицо. Потому слабые люди предпочитают жить с вещами, чем с человеческими лицами. Но бывает еще и так, что к человеческому лицу применяется отношение как к законченной «вещи», как к однажды навсегда зафиксированному интегралу. Так может сложиться мертвое сожитие даже мужа с женою – без понимания и общей жизни между ними. То же отношение к человеческому лицу свойственно государству, бреющему всех под одно, и общественно-философским системам, говорящим, например, об «экономическом человеке» как о постоянной в своих определениях вещи!
Общение с собеседником и есть процесс живой переинтеграции личного образа, взаимной оценки и понимания друг друга, которое непрестанно подвижно и непрестанно растет.
Законченный интеграл, или «решенный интеграл» лица достигается лишь там, где лицо умирает фактически – материальною смертью или утратою нашего интереса к нему. Лицо умершего интегрируется в процессе апофеоза. Лицо духовно умершего для нас интегрируется и заитоживается нашим судом над ним. «Забвенна буди десница моя, аще не помяну, аще забуду тебя Иеросалиме». <…> Забвен и отвержен пусть я буду, когда «решу» бесконечный интеграл человеческого лица, и оно станет для меня вещью или умрет! По-настоящему ни смерть, ни мучения не могут «решить» интеграла человеческого лица, – он переживает всякие обстоятельства, вечно жив. Оттого решающий суд над ним откладывается нами на страшный последний день суда Божия. И это будет суд одновременно и над ним, интегралом, тогда подлежащим окончательному решению, и надо мною, его интегрирующим. Тогда вдруг мы решимся друг для друга.
