который сам-то не дрожит для себя за каждую семитку, – простецу, органически чуждому
каких-либо элементов зависти и искательства для себя своего…Радовался на счастливых людей, с приветом относился к заведенному механизму жизни, в котором все так заведено, что так уж кругом идет счастливый обиход сытых и беззаботных «господ». А сам-то оставался свободен ото всех этих «фараонитских мяс», дорожил своею свободой и всегда оставлял за собою открытый путь к тому, чтобы уйти от всего этого и идти вперед к тому, что остается всегда впереди, к почести вышнего звания! Можно сказать, весь секрет нашего простеца с точки зрения питерских эпикурейцев и был в том, что, радуясь на их обиход, сам-то простец отнюдь не хотел для себя этого обихода и даже почел бы его для себя делом неподходящим, недостойным и неприличным! Однако эпикурейская стихия не могла оставаться без заразительных последствий. И вот постепенно начинались отравления – сначала на лакеев, швейцаров, дворовых, а потом все далее!..
Это своеобразное, благоволящее и глубочайше-терпимое отношение к «господам» без сколько-нибудь серьезной критики их быта и существа получило довольно выпуклое выражение в том, что наше купечество, промышленное крестьянство и вообще народ ничуть не обиделся и даже не заметил несообразности, когда прелестный кавалер Александр I заявлял о своей обиде и своей решимости по поводу нашествия Наполеона, что он, галантный кавалер, со своей стороны «скорее отрастит бороду и наденет длинную мужицкую одежду, чем помирится с примирением с завоевателем». Народу, считавшему делом приличия и благочестивого предания – бороду и длинную одежду, говорить в лицо, что уж лучше уподобиться всему этому и пожертвовать скоблеными щеками и белыми портками господского обихода, только бы не подчиниться врагу, – это было бы делом невозможным, если бы не было уже тогда совершенного расхождения между народом и «господишками», им же «закон не писан».
Все дифференцирующееся, множащееся и, однако, не теряющее единства, – значит сохраняющее это единство во множестве через гармонию, – вот организм в своей истории развития, пока она ему удается без нарушения, без изъяна, без преступления, без измены дорогому и доброму! Знамя-то, влекущее за собою, остается все-таки всегда впереди, не отягченное и не связанное разваливающимся множеством своих произведений!
Организм – оркестр из множества инструментов. Гораздо вероятнее в термодинамическом смысле
