— Вот, — протянул он и опять что-то перелистнул. — В больницы и морги я звонить не стал, ты это уже…
— Да-да, — сказал я. — Дальше.
— Вот, — повторил он. Черт, доберется он, наконец, до сути? Я же не его начальник, чтобы докладывать, глядя в листок. Почувствовав, должно быть, мое нетерпение, Стас сказал: — А полетел твой Черепанов в Питер, вот что. Из Шереметьева-первого. Рейсом семьсот двенадцать в шестнадцать сорок. Вчера, стало быть. Живой и здоровый.
Пока я переваривал эту действительно неожиданную информацию, Стас наслаждался произведенным эффектом.
— Усек? — продолжал он. — Мне, понимаешь, пришло в голову проверить все вылетавшие вчера рейсы. В наш компьютерный век… Я думал, это займет… А мне за полчаса… Поисковая система… Правда, тебе бы эти данные нипочем не… ты же…
— Спасибо, Стас, век буду благодарен, — сказал я и отключил связь.
Тетя Женя спросила:
— Жив?
— Жив, — подтвердил я, и тогда она заплакала. Казалось, ее ничто больше не волновало. Жив — и слава Богу. А где, что, почему — какая разница? Жив ее Коля, все остальное неважно. Такое же выражение лица было у нее три года назад, когда я приехал в приемный покой Склифа, она сидела на длинной скамье, смотрела в пространство невидящим взглядом и тихо плакала — ей только что сообщили, что муж ее жив, ранение, конечно, серьезное, но не смертельное, сейчас его оперируют, это займет несколько часов, но операцию проводит лучший нейрохирург города, так что все будет в порядке.
Это ей так сказали: «все будет в порядке», а мне потом, после операции, объяснили, что травма оказалась все-таки слишком тяжелой, чтобы гарантировать полное выздоровление. Жить Черепанов, конечно, будет, но сможет ли работать… кто он, вы сказали — астрофизик? Тем более: ученый, ему головой думать надо, а тут…
В ту ночь Николай Генрихович возвращался домой из института последним автобусом. Тетя Женя ждала его в половине первого, как обычно, но даже и в час ключ в двери так и не повернулся. Мобильником Н. Г. тогда еще не обзавелся, тетя Женя побежала к остановке («сама не знаю зачем») и обнаружила мужа в подъезде — Николай Генрихович лежал ничком, под головой расплывалось черное пятно. Сознание тетя Женя потеряла лишь после того, как доставила мужа на «скорой» в Склиф. Ее-то быстро привели в чувство, а с Николаем Генриховичем возились всю ночь, а потом еще два месяца, пока он не стал соображать, на каком он свете.
Судя по всему (пропал кейс, в котором Н.Г. тащил домой распечатки расчетов), кто-то проследовал за ним с остановки, думал, наверно, что в кейсе деньги, в подъезде двинул Николая Генриховича по голове…
