То, что он цитирует классиков, вероятно, сильно действует на избирателей: Плиний Старший, Катон, Аристотель часто фигурируют в его речах. Столь же часто, как и святой Августин, святой Франциск и святой Фома Аквинский.
«… если вдуматься, они были либералами и даже, смею сказать, революционерами в некоторых аспектах своего учения».
Этот прием позволяет обходить препятствия и затруднения, не теряя обязательной безмятежности. Но исключает всякую возможность движения вперед.
«Возьмем дело епископа Прато[97]. Я не имею права обсуждать приговор или подвергать сомнению честность судей. Однако давайте разберемся. Что ставят в вину этому бедному прелату? Он объявил, что некая пара сожительствует. Прекрасно! Но ведь это действительно великое преступление! И это чистейшая правда, святая правда! Согласно каноническому праву, единственному праву, законному в глазах духовенства, эта пара просто-напросто находилась в сожительстве. И если испорченное, разложившееся общество придает этому слову оскорбительный смысл, причем же тут церковь, при чем священник?»
Мы вряд ли договоримся. Я слегка меняю тему беседы.
— А предвыборная пропаганда священников?
— Я ждал этого вопроса. Его невероятно раздули за границей. Это происходит от незнания условий жизни в нашей стране. Во всех итальянских деревнях духовник одновременно и советчик, отец. Так было во все времена. Мы — католическая страна, саго signore! Священник присутствует при рождении, можно даже сказать, что он участвует — в духовном смысле! — в зачатии[98]. Он крестит, исповедует, венчает, дает предсмертное отпущение грехов: он член семьи. Среди неграмотных он тот, кто знает все, он ученый. Когда сын уходит на военную службу, священник пишет письма за его старую мать. В течение всего года глава семьи приходит к нему за советами относительно сева, уборки урожая, школьных знакомств его детей, поездки в город, предполагаемого бракосочетания сына или дочери… И вы хотите одним махом запретить всякое вмешательство, всякий совет во время избирательной кампании под тем нелепым предлогом, что это, дескать, дело мирское. Вы требуете, чтобы священник держался в стороне, чтобы он вдруг замолчал, отказывая несчастному темному народу в благодеяниях, которые он может ему оказать благодаря своей учености! Его же паства осудила бы его за это! Церкви никогда не простится, если она оставит верующих в сомнении…
Рукой, поднятой словно для благословения, он останавливает мою реплику: ни дать ни взять — регулировщик на перекрестке мнений. Бесконечно добрая улыбка снова освещает его свежее лицо. Он наклоняется вперед. Его рука нежно ложится на мое колено, он понижает голос, как бы боясь, что вражеские уши могут подслушать признание, предназначенное мне одному.
