За границами Италии часто не представляют себе, что такое жить сегодняшним днем. А как раз такая жизнь и порождает отчасти эту способность забывать прошлое, которая так поражает нас в итальянцах. Мы делаем суровый вид, мы хотим напомнить им «кинжал в спину Франции», их восемь миллионов штыков, их бахвальство, их желание во что бы тони стало примазаться к военным успехам Германии.
Тщетно. Страница перевернута. Они живут в сиюминутном настоящем.
Я лишний раз убедился в этом на платной автостоянке. Сторож с кое-как надетой повязкой и сумкой через плечо требовал сто лир, тогда как три четверти корпуса Пафнутия находились вне его юрисдикции. Я спорил:
— Если бы во Франции обращались с итальянцами так, как вы обращаетесь с нами…
И невольно замолк — столько горя изобразило вдруг его лицо.
— Французы нас не любят! — возразил он.
— Вы смеетесь. Почти миллион итальянцев обосновался во Франции и…
— Они нас не любят. Я пробыл там три года, во Франции. Французы были совсем не дружелюбны…
Мне это показалось невероятным.
— Когда вы там бывали?
И тут, с не подлежащей сомнению искренностью, обиженным тоном и без малейшего проблеска юмора, он заявил:
— С 1941-го до 1943-го. В оккупационных войсках в Ницце… Нет, французы не были с нами любезны.
Целых два месяца — май и июнь 1958-го — друзья и знакомые, случайные собеседники, совсем незнакомые люди, словом все, будь то крайне правые или крайне левые, только и делали, что кидались перед нами из одной крайности в другую. Прежде чем нам удавалось завязать разговор, нас обыкновенно опережали:
— Ну, как там у вас де Голль! К чему там идет, во Франции?
Потом с нами делились сомнениями, тревогой за судьбу нашей родины, над которой нависла «тень фашизма». Мы пытались что-то объяснить. Нас не слушали. Тогда мы злились:
— Guarda chi parla! (Кто бы говорил!)
Обычно на это следовал ответ: «Вот именно. У нас фашизм был двадцать лет с лишним. Мы-то знаем, что это значит».
Далее следовало перечисление бед, причиненных Муссолини. А потом, как бы между прочим, говорилось:
— Если подумать, не так уж много переменилось с тех пор.
И собеседник переходил к перечислению бед, причиненных христианскими демократами. Этого было достаточно, чтобы вызвать поток воспоминаний. Взор увлажнялся, в нем загоралась острая тоска по прошлому. Грудь начинала вздыматься от вздохов. Дескать, было не так уж плохо, по крайней мере знали, куда идем (?!); деньги были устойчивы, цены постоянны, поезда приходили во время…
