Когда мне было десять — двенадцать лет, именно гроты в обрывистом утесе, омываемом еще близкой к своим истокам, бурливой Гаронной, видели мои первые попытки по усвоению альпинистских навыков. Из этих одиноких экскурсий я возвращался полный сильных, захватывающих впечатлений, а также с вывернутой наизнанку, испачканной глиной и закапанной воском одеждой, — чтобы скрыть от родителей свои подозрительные похождения, я, пролезая в узких местах, предварительно надевал все наизнанку. Но часто я возвращался с царапинами и ссадинами, скрыть которые было уже не так легко.
В гротах было очень страшно, и мне часто случалось убегать с сильно бьющимся сердцем, когда вдруг слышался (или казалось, что слышался) какой-то таинственный шум. Я клялся себе, что никогда больше не вернусь туда, но через несколько дней, а иногда даже на следующий же день оказывался на том же месте, уговаривая себя, соблазняя и ободряя дойти и обогнуть такой-то поворот галереи, где мне послышалось ворчанье, пересечь такой-то зал, где померещилась угрожающая тень.
Иногда страхи бывали не воображаемыми, а вполне реальными и оправданными. Так, один раз мой младший брат Мартиал, которого я утащил с собой, оказался замурованным. Отчаявшись его освободить, я принужден был бежать домой за инструментами.
По мере того как время шло и я становился старше, гроты Эскалера для меня уже больше не таили секретов. Они стали моим владением, моим подземным единовластным королевством, потому что мои товарищи проявляли очень вялый интерес к этим темным местам. Абсолютно не будучи мизантропом, я проходил там курс лечения одиночеством — одиночеством на один час.
Устроившись на краю одного из слуховых окон, возвышающихся над Гаронной, с Пиренеями в виде задней декорации, я в таком полувоздушном, полуподземном окружении, с ногами, болтающимися в пустоте, пожирал «Короля Гор», удивительные путешествия Жюля Верна и тоненькие жалкие книжечки, повествовавшие об отважных приключениях Буффало Билля и Ситтинга Булла.
Именно в этих крохотных гротиках, где гнездились совы и ястреба, пробудилась, обострилась и приобрела постоянство врожденная страсть, некоторые скажут нездоровая, но как бы то ни было упорная и властная, неуклонно увлекавшая меня в подземный мир, и я стремился ее удовлетворить, спустившись глубоко под землю, в настоящие пещеры.
