Несколько минут мы сидели молча, потом раввин встал, попрощался с нами и пошел в Грибу, где его уже ждали другие старики раввины, ласточки и воробьи.
А мы перебрались на другой берег к искателям губки, которые обещали показать нам свое мастерство. Мы провели с ними целый день, наблюдая за их нелегкой работой, и постепенно Гриба с ее тишиной и полумраком почти совсем забылась.
* * *
Новый прыжок во времени — и мы очутились в Гуэллале. Здесь, в южной части острова, — богатые залежи глины, и жители этих мест еще в эпоху ионической цивилизации занимались выделкой кувшинов, ваз, амфор и особенно джар[5] для оливкового масла, этого главного богатства острова.
Мастерство потомственных гончаров передается от отца к сыну, и способы обжига и лепки ничуть не изменились за два долгих тысячелетия.
В Гуэллале вы шагаете по сплошным обломкам терракоты, а окраины селения словно упираются в невысокие холмы, за которыми виднеется полоска горизонта. Вблизи эти «холмы» оказались печами для обжига, где гончары век за веком «пекут» чудесные вазы.
Рядом с каждой печью — мастерская, где глину пропускают через примитивные деревянные круги и она наконец принимает задуманную гончаром форму. Медленное вращение гончарных кругов и беспрестанное шипение огня в печах напоминают о времени, которое медленно перемалывается день за днем, а каждый шаг по осколкам и черепкам глины вызывает мысли о математических соотношениях в истории. Ведь каждый такой шаг равен тысяче, десяти тысячам шагов множества поколений и цивилизаций, нашедших дорогу на этот остров.
Под ногами осколки джар и амфор для оливкового масла. Чтобы определить возраст этих выцветших на солнце черепков, нет нужды перелистывать страницы истории. Достаточно подойти поближе к одному из самых старых оливковых деревьев и вглядеться в вековые морщины его коры. Ствол самого древнего из всех деревьев на острове имеет в обхвате больше трех метров. Оно до сих пор плодоносит, и местные жители утверждают, что ему четыре тысячи лет. Островитяне называют этого почтенного старца оливковым деревом Улисса.
Тишина гончарных печей в Гуэллале и величественной синагоги неразрывно связываются у меня в памяти с оглушающим шумом, царящим в негритянской колонии. Все эти наши звуковые впечатления записаны на магнитофонной ленте.
Я вновь включаю магнитофон, и сразу оживают воспоминания о тех днях: на одной и той же ленте записаны молитва в синагоге Гриба (слышны лишь приглушенное бормотание верующих да чириканье воробьев) и негритянский танец в Мидуне. Мгновенно, без всякого перехода тихие звуки молитвы сменяются громким ритмичным боем тамтамов. Это танцуют негры Джербы, лишь век назад переставшие быть рабами арабов.
