Я любуюсь саванной с раскидистыми паркиями, любуюсь приземистыми рощицами удивительно нежной и изящной пальмы рафии, растущей у ручьев, слежу за мельканием вертикально поставленных рельсов, которые заменяют в Гвинее телеграфные столбы, и вслушиваюсь в короткие фразы Беавоги, вдумываюсь в сухие цифры… Беавоги помогает мне проявить, осознать реальную основу ощущения счастья — счастья, о котором только что говорила Латынина. Я догадываюсь, что дело тут не в логике исторического процесса — без победы социализма не начался бы распад колониализма, — а в более тонком, труднее уловимом: здесь, в Гвинее, в обстановке непривычной и поражающей воображение, мы подчас обнаруживаем и нечто сходное с нашим прошлым, и нечто свое, созданное нашим опытом…
К Маму мы подъехали в полдень, уже достаточно пропыленные и немножко уставшие и от дороги, и от впечатлений. На перроне, у довольно большого здания вокзала, собралось много народу. Мы уже приготовились выходить, когда мсье Анис, успевший соскочить на перрон и вернуться обратно, растерянно сказал нам:
— Будет торжественная встреча.
Это полная неожиданность. Мы все-таки не официальная делегация, мы просто «специализированная группа» Советской ассоциации дружбы с народами Африки, и вполне закономерно, что ни в Конакри, ни в Киндии нам не устраивали торжественных приемов.
— Вещи надо оставить, — вовремя спохватывается Кузнецов. — Нельзя же с чемоданами!
Конечно, нельзя. Но Арданов прихватывает с собой магнитофон, а я — фотоаппараты.
Мы вылезаем из вагона и, еще не зная, что и как будет происходить, молча проходим через расступающуюся толпу… Мы заворачиваем за угол вокзала и у выхода в город оказываемся перед празднично одетыми гвинейцами и — главное — перед двумя маленькими большеглазыми девочками-пионерками, одетыми в белое; пионерки держат, опустив древки к земле, красно-желто-зеленый и алый флаги. При нашем появлении раздаются громкие крики, аплодисменты, и мы тоже аплодируем и тоже что-то отвечаем на приветствия, хотя все растроганы и смущены, потому что, кажется, никто из нас раньше не испытывал вот этого — быть волею обстоятельств представителем своей родины в другой стране….
Сквозь сомкнувшиеся вокруг нас ряды неожиданно прорывается высокий гвинеец в светло-бежевом костюме и фуражке, надвинутой на лоб. Я пожимаю его протянутую руку и только в следующее мгновение узнаю улыбающегося Селябабуку, приехавшего в Маму с автобусом. Вид его действует на меня успокаивающе, и я перестаю прятаться за широченную спину Арданова, меланхолично вышагивающего передо мной.
