Над бывшим губернаторским дворцом, ныне дворцом президента, к которому выводит нас Селябабука, вьется красно-желто-зеленый флаг. Наверное, в цвета эти африканцами вкладывается особая символика, потому что трехцветные флаги вьются над правительственными учреждениями Ганы, Камеруна, Мали, Того, Эфиопии. Красная земля, желтое щедрое солнце, зеленые океаны леса — так, пожалуй, проще всего объяснить популярность этой расцветки, но можно предположить и пролитую кровь, и богатство, и вечную молодость…
…На площади перед дворцом сооружен памятник жертвам колониализма — простой, скромный, но говорящий о бесконечно многом… На месте снятых с пьедесталов монументов, воздвигнутых когда-то в честь французов-завоевателей, высится теперь обелиск независимой республики. Это нам рассказывает Селябабука, и здесь, у обелиска, мы прощаемся с ним и его сыновьями-пионерами, потому что от дворца до гостиницы — рукой подать, и мы сами найдем дорогу…
Нейштадт — антиромантик. Въедливый, дотошный, он живет в мире цифровых абстракций, отражающих борьбу империалистов за источники сырья. Меня ничуть не удивило бы признание, что борьба эта представляется ему в виде цифровых колонн, штурмующих бастионы единиц с бесконечными рядами нулей. Разумеется, я знаю, что за цифрами всегда стоят конкретные дела, что без цифр не поймешь, как в зону франка, из которой только что вышла Гвинея, вторгается американский, канадский, западногерманский, английский капитал, подтачивая позиции французов… Но мы с Нейштадтом антиподы, мы противоположны по мироощущению, по симпатиям и антипатиям, по образу жизни, по вкусам, по интересам…
И все это я наговорил лишь для того, чтобы признаться: Нейштадт за последние дни стал мне нужен, почти необходим, я испытываю постоянную потребность говорить с ним, слушать его невнятную шепелявящую речь, выуживать из его однообразных, как телеграфные столбы, фраз математически обнаженную суть, которая вдруг переворачивает мне душу, заставляя по-новому видеть, думать, даже фантазировать.
Мы стоим с Нейштадтом на балконе, смотрим на слабо освещенный корниш, на черный, пока неизменно тихий океан, на желтый огонек маяка, вспыхивающий на острове с дорогим мне женским именем — Тамара… Я почти забыл о Нейштадте, я вновь далеко от Конакри, среди близких людей, и нежное чувство заполняет душу, и хочется думать и говорить о чистом, светлом….
Нейштадт, долго молчавший, что-то говорит — тихо, невнятно, и лишь постепенно до меня доходит смысл его слов.
