И вот земля Африки под ногами. Я легонько стукаю каблуком по буро-желтому грунту. На глаз — такая же земля и у нас под Москвой. А красноногий аист, расхаживающий по краю аэродромного поля, мог бы так же расхаживать где-нибудь в Бучанке под Киевом. И лимонная сурепка ничем не отличается от той, которую когда-то пололи мы с Батановым на полях колхоза «Красный партизан», которую заваливали черными пластами, перепахивая пар. И ветер холодный, как у нас весной… Возникает ощущение обыкновенной Африки, и в первое мгновение оно разочаровывает. Но ненадолго, потому что приходит другое ощущение — родства, близости этой земли с той, по которой всю жизнь ходишь ты и ходили твои бесконечные предки.
В здании аэропорта на столе лежит рабатская газета «Авангард» со статьей о землетрясении, разрушившем город Агадир. Вот почему распластались на рабатском аэродроме двухфюзеляжные санитарные самолеты с белыми крестами на черных крыльях… Еще неделю с небольшим Агадир стоял там, где отроги Высокого Атласа упираются в синий Атлантический океан; «стоял», потому что, судя по фотографиям, город почти целиком разрушен.
Я не успеваю прочитать статью — нужно идти оформлять паспорта.
Батанов, оказывается, внимательнее меня просмотрел газеты.
— Количество погибших при землетрясении превышает, как будто, пять тысяч человек, — говорит он мне, — Боюсь, что это далеко не полная цифра. По официальным данным, арабская часть города разрушена на девяносто процентов, а так называемый Новый город, европейская часть, — на семьдесят… А жило в Агадире около пятидесяти тысяч человек…
Наконец с формальностями покончено. Просят садиться в самолет.
Чья-то рука ложится мне на плечо. Я оглядываюсь.
— До свидания, — говорит Батанов. — До встречи в Рабате!
У меня — из головы вон, что Батанов, собственно, прилетел.
Уходя, я оглядываюсь на него — высокого, белокурого, в отлично сшитом светло-сером костюме, и вдруг запоздало удивляюсь, что оба мы — в Африке.
Вид Касабланки с воздуха — прекрасен. Город кажется вырубленным из белого благородного мрамора, и шеренги пальм на широких улицах придают ему экзотическую прелесть.
В большом, но мрачноватом здании аэропорта мы попадаем в распоряжение марокканской туристской компании, которая должна заботиться о нас в Касабланке. Пожилой гид — высокий, сутулый, со смуглым, изрезанным сетью морщин лицом — вручает нам программы в зеленых, тисненных золотом кожаных переплетах и различные рекламные проспекты. Проспекты оглушают яркими, бьющими в глаза красками. Палевые дворцы с синей арабской вязью. Красные, белые костюмы музыкантов. Женщины в роскошных нарядах — в паранджах и без паранджей. Синие, белые, коричневые тюрбаны. Залитые солнцем пестрые широкие кварталы. Берберы-кочевники на богато украшенных скакунах. Финиковые пальмы, цветущие сады, груды овощей, улыбающиеся лица… И вдруг на последней странице совсем иное: заходящее солнце залило тревожным, красноватым, как отблеск большого пожара, светом скудную каменистую землю и рощу финиковых пальм, а по низкому синеватому небу плывут над пылающей землей, над пылающими пальмами темно-синие ураганные облака…
