— Аль Идриси, — ответил Батанов.
Вскоре мы действительно познакомились с первым марокканским живописцем и скульптором.
Неизменный, ставший уже привычным небольшой посольский автобус доставляет нас на неширокую и нешумную улицу Пастера. Мы переходим ее, открываем калитку и попадаем в небольшой дворик, где среди зелени стоят отнюдь не всегда реалистически выполненные, подчас странные скульптурные группы.
Из дома навстречу нам выходит явно смущенный появлением столь большой делегации художник. Это мужчина лет тридцати двух — тридцати четырех, с внешностью типичного семита: черные курчавые волосы, черные сросшиеся брови, большие печальные черные глаза в пушистых длинных ресницах, матовая, слабо тронутая солнцем кожа; одет он в обычный европейский костюм: темно-синий пиджак, брюки, белая рубашка, галстук…
Разумеется, я и не думал увидеть что-либо необыкновенное в человеке, который, пользуясь мусульманской фразеологией, позволил себе «соперничество с богом». Но мне заранее был симпатичен человек, который в поисках нового отважился порвать с суровым, складывавшимся веками, бытом номадов и — более того — первым среди марокканцев осмелился взять в руки резец и кисть… За его плечами не было национальных художнических традиций. Ему совсем просто было попасть под любое влияние — тех же французских абстракционистов, у которых он учился. Это нужно было понять и не высказываться так пренебрежительно о его скульптурах, как это делает один категоричный товарищ из нашей группы… Идриси не понимает слов, но понимает тон. И радостное смущение сменяется отчуждением, художник настораживается, замыкается.
Но он хозяин, и он приглашает нас войти в дом. И он кротко улыбается нашему художнику Машковскому, с которым его знакомит Батанов… Мы проходим по комнатам — совершенно пустым комнатам, стены которых завешаны тростниковыми циновками. Собственно, комнат в квартире художника всего две, и есть еще переход между ними… Во второй комнате, у стола, сидит мальчик — ученик Аль Идриси.
Машковский привез с собой цветные репродукции полотен советских художников и начинает показывать их Идриси (встреча была задумана как творческая, как обмен опытом представителей разных школ). Аль Идриси сперва внимательно рассматривает картины, а потом брови его трагически изламываются, и он весьма решительно бракует их одну за другой… Я бы на его месте тоже забраковал, потому что коллекция репродукций подобрана неудачно. Это почти исключительно пейзажи, да еще африканские, сделанные где-то мимоходом. Про них Идриси говорит: «сибирй», очевидно, желая подчеркнуть несвойственную Африке холодность тонов. Изображение пирамид и сфинксов он определяет словом «туризм», а виды портовых городов называет «фотограф
