— Николай Васильевич, почему выбрали вы такую специальность? — спросил я.
— Так вышло, — отозвался Максимов.
— Но ведь что-то привлекло?
— Наверное, характер.
— ?
— Сейчас поясню. До войны я по Колыме и Чукотке бродил. Колыма тогда только расставалась с дикостью. Сколько километров прошел — не сосчитать… Потом война. Уцелел. Жену привез, купил дом. Чего еще надо? А покоя нет. Тянет куда-то. И начал жизнь сначала. Чертовски интересная у нас работа! Ну, взять хотя бы лавины. Снег — он на равнине мирный, а в горах хуже тигра. Дороги засыпает, поселки. Нам надо знать, когда лавина пойдет с гор, чтобы вывести людей из опасного места, перекрыть дороги. И вот идешь на лыжах по самому карнизу… (Позднее ребята рассказывали мне о том, как Максимов попадал в лавины. Однажды его засыпало совсем. Хорошо, что рано хватились, откопали.)
Или ледники! Кроме Арктики их больше всего у нас, на Памире и Тянь-Шане. А народу, сам видишь, маловато. Так что успевай поворачивайся. А я беспокойный. Приедешь домой — опять по горам затоскуешь, по лавинам, ледникам. Так и нашел себе специальность, ту, что в крови была, в характере.
Вдруг Николай Васильевич рассмеялся:
— А горы лечат. В горах как-то по-особенному дышится — широко. Помнишь, у Гейне: «На горы крутые взбираясь, заохаешь ты, как старик. Но если достигнешь вершины, орлиный услышишь там крик…»
Я засыпал, с трудом втягивая в себя разжиженный высотой воздух. Мне еще предстояло увидеть и лавины, и огромный ледник, и его смертельные ловушки.
Просыпаюсь часа через четыре. Николая Васильевича уже нет. Он готовит чай. Вылезаю наружу и замираю на месте, пораженный странным цветом гор, неба, земли. Все синее. Ни одного белого или черного пятна. Синева густая и мрачная. Только там, где восток, висит одна светлая полоска — голубая.
На траве иней. Я срываю стебелек, в ладонь скатывается капелька, тоже синяя, как чернила авторучки.
Такой цвет можно наблюдать только на больших высотах. Здесь нет дыма, какой бывает в городах, здесь воздух идеально чист, разрежен и прозрачен — отполированное стекло. Небо и окрасило все вокруг густой синевой.
У берега река покрылась бугристым мутным льдом. Лишь на середине шумит поток, густо-коричневый, как чайная заварка, и тоже с синевой. Руки сводит судорога.
Возвращаюсь медленно. Продолжается «акклиматизация». Одышка.
С киноаппаратом и штативом взбираюсь на гребень скалы, нависающей над нашим лагерем.
Постепенно синева растворяется. Розовеет небо, розовеют вершины. Там, где начинается извилистая река, всю долину от одного хребта до другого перегородила черная громада ледника. Это язык, окончание Иныльчека, для нас — начало пути.
