Конструкторы рождают в мечте новую крылатую птицу. Мечта ложится на кальку и ватман. В неустанной работе над новой машиной конструкторы сталкиваются с тем, что в диалектике называют единством противоположностей или, в данном случае, единством, казалось бы, несовместимых вещей — легкости и прочности, скорости и безопасности, экономии и красоты отделки, мощности и удобства. Но странно, в их творчестве эти противоположности находят наиболее удачные компромиссы. Технологи налаживают производственный процесс. Отливаются новые штампы, изготовляются новые двигатели. И после многих ночей и дней труда опытная машина сходит с заводского конвейера.
Летчики-испытатели начинают «учить ее летать». Доводка, доделки… Проходят месяцы, а то и годы.
И в конце концов наступает момент, когда машина отправляется в последнее испытание — на битву… с облаками. Как поведет себя самолет, столкнувшись один на один с грозой, мраком, бурями, обледенением? Надежен ли прибор который наблюдает за льдом, включится ли сам в работу, освобождая от наледи жизненно важные центры? Выдержит ли самолет, если откажет сложная антиобледенительная система? Как поведет себя он в этом случае? Что должны сделать летчики, чтобы победить коварное небо? Словом, любой новый самолет подвергается испытаниям на выносливость, крепость, способность летать в любую погоду.
…Зима. Утро. Над землей покоятся мягкие, синеватые облака. Колючей бахромой инея покрыт аэродром. Все в белом: и домики, и ангары, и широкая бетонная полоса, и самолеты, уснувшие под теплыми брезентовыми чехлами. Отчаянно скрипит под ногами снег, и этот скрип будит морозную тишину.
Сколько идти из летной комнаты к синоптикам? Сто шагов? Двести? Почему-то точное расстояние никогда не интересовало Мирошниченко, хотя уже много лет он ходит перед полетом по этой тропинке. Каждый шаг означает нечто другое, трудно уловимое даже для него. За это время, пока он идет, в нем происходят удивительные превращения. Он расстается с маленькими и большими заботами и, приближаясь к домику синоптиков, чувствует, как нечто новое и более значительное постепенно заполняет его. Что это — радость, восторг, надежда, ощущение счастья? Мирошниченко никогда бы не ответил. Может быть, это было все вместе — праздник, наполненный ожиданием важной минуты…
Он замедляет шаги и глядит на тихие сугробы, на шуршащий в воздухе снег, на мохнатые ели. Вот у этих елей родителей уже нет, их вырубили, когда строили аэродром, но семена остались в земле, пустили корни, поднялись, ощетинившись мягкими иглами, крошки-деревца, стремясь продолжить жизнь леса, что шумел прежде. Аэродромный сторож много раз подходил к ним с топором, хмурил заиндевелые брови, собираясь с духом. Но не поднимались руки срубить эти елочки, и уходил он, вздыхая при мысли о сердитом и строгом начальстве, перед которым когда-нибудь придется ответить ему за этот милый и трогательный непорядок.
