Поднимаемся вверх еще на три шага и снова приникаем к камням, зацепившись за щели каблуками ботинок.
Интересно, сколько наших, высотных, шагов в этих ста метрах? Поднимемся ли мы когда-нибудь на площадку, где будем долбить камень, чтобы закрепить стойки прибора, чтобы вбить крючья для тросов-растяжек? Как вообще будет выглядеть мир, когда мы все-таки одолеем эту каменную стену?
По ночам мы коченеем от холода, днем нас жжет немилосердное солнце. Мы спорим о смысле жизни, даже ругаемся. И сюда, на пятикилометровую высоту, где никто не живет и жить не будет, мы пришли затем, чтобы затащить осадкомер на скалу. И он будет стоять здесь, как страж над погодой, очень долго, пока не проржавеет.
Ежегодно к нему будут приходить исследователи и смотреть, сколько осадков выпадает здесь, где рождается ледник Иныльчек, сколько воды он даст реке, сколько даст работы новым турбинам. И мы делаем это впервые, впервые потому, что никто до нас здесь не был и никто не рисковал здесь поднимать такие вот тяжеленные приборы к облакам.
Мы поднимаемся и снова лезем по каменной стене, лезем упрямо, сжав губы.
Разве такое забывается?
До аэропорта меня провожает Николай Васильевич Максимов — наш начальник экспедиции. Вдали, в сиреневой дымке, тают белые горы Тянь-Шаня. К домикам теснятся теплые пирамидальные тополя. Саженцами в длинных крестьянских арбах прокочевали они когда-то через огромную бездорожную Россию и проросли здесь, на щедрой теплой земле, напоминая потомкам русских переселенцев о родной Полтавщине, Подольщине, Киевщине.
До посадки в самолет остаются минуты. Мы забегаем в тесный привокзальный ресторанчик, заказываем на прощание вина.
— Ты пиши… — говорит Николай Васильевич.
— Да, буду писать…
— Скажи, что же самое главное ты увозишь с собой?
Я пожимаю плечами, не зная, что ответить.
— Вы завтра летите снова на ледники? — тороплюсь спросить.
— Да, завтра на рассвете…
Николай Васильевич смотрит на меня выжидательно. Мне хочется сдать билет обратно и улететь не домой, а в горы.
В экспедиции на Тянь-Шане я был инженером снегомерной партии. Мне, как и всем, приходилось таскать грузы, собирать и устанавливать приборы, делать съемку ледника и окружающих гор. И только телеграмма напомнила мне о том, что надо возвращаться домой.
— Ты телеграмму дай, как долетишь.
— Я буду ждать вас.
— Кто знает…
Я поднимаюсь по трапу, иду на свое место. С высоты самолета и без того низенькая фигурка Николая Васильевича кажется совсем крошечной. Издали на загоревшем лице выделяется только седая бородка клинышком. Жестами Николай Васильевич показывает, чтобы я все же послал телеграмму. А зачем телеграмма? На этом пути никаких приключений не будет. Через пять с половиной часов я уже буду дома.
