— Как там ребятишки?
— Вроде, ничего.
— Ну-ну, — произнес пилот и беспокойно поглядел вдаль.
Мы летели из Норильска в Москву северной трассой. Это было в 1958 году. Раньше самолеты шли от Норильска на юг до Красноярска, а оттуда на запад, делая огромный крюк. Но нашлась смелая голова. Разрешили Чупурову лететь через Обскую губу, Печору, Сыктывкар, везти детей норильчан, перенесших долгую полярную ночь, в Артек, к теплому морю. Не тормошить же их на перекладных!
По трассам летать хорошо. Чуть сбился с пути — запроси по радио, и самолет запеленгуют, определят и местонахождение, и курс, и высоту. Здесь же радиостанций тогда было мало. Громоздкую транспортную машину в объятиях высотных ветров и магнитных склонений носило, как легкое перышко. Каждую минуту происходили изменения этих влияющих на полет сил, и нашему штурману нужно было при помощи множества приборов, сложных вычислений получить единственный результат — верный курс. Но далеко не все приборы показывали истинное состояние самолета в полете. Собственная скорость, например, зависела от воздушной обстановки, которая постоянно изменялась и требовала новых и новых поправок на курс.
Мы летели над тундрой, голой и бесполезной в своей бесконечности. Неяркое солнце, зацепившись за край земли, бросало скользящие лучи на снег. Каждая ветка морошки или карлика-березы бросала жидкую, но длинную синюю тень. Винты, слившись в радужный круг, врезались в воздух и, казалось, чуть вздрагивали, встряхивая окоченевший от холода самолет.
Как нахохлившиеся воробьи, сидели в пассажирской кабине маленькие норильчане — в шубках, унтиках, мохнатых шапках, до глаз обмотанные пуховыми платками. Они были бледны и серьезны. Может быть, их подавляла непривычность обстановки или все они играли про себя в летчиков, неподвижно застывших за штурвалами.
— Ну и детский сад, — покачал головой Чупуров, — на войне я к партизанам летал, возвращался с ранеными, здесь по зимовкам дрова развозили и всякую всячину, а вот с детишками в первый раз лечу…
— Да вам-то не все равно?
Чупуров недовольно скосил выцветшие, без ресниц глаза:
— Не все равно, друг любезный. Детишки — это, так сказать, не дрова…
— А что вас беспокоит? — спросил я и смутился от глупого вопроса — мало ли что могло беспокоить пилота: трасса незнакомая — раз, безлюдье — два, прохлада в самолете — три.
Но Чупуров думал только о том, что его больше всего тревожило.
— Фронт… Вот что беспокоит, — жестко произнес он и взял у второго пилота штурвал.
