Нарушила ли она иллюзию? Наоборот. Уважение и восторг лишь возросли: они обогатились умилением перед бренной человеческой оболочкой, способной подняться на такую высоту. Благодаря искусству человек подымается над самим собой. Бледный Райс Чап выразил эту истину при помощи струн, хрупкая Дамаянти Джоши — движениями своего тела. Оба они лишь слегка поколебали воздух; доиграли и дотанцевали, и, казалось бы, ничего не осталось — публика разошлась и обыденная жизнь продолжается по-прежнему. Но совсем ли по-прежнему?
Нет. Что-то прибавилось. Человек живет не толь-о хлебом насущным, его день проходит не только в заботах о безопасности, о преодолении стихий. Есть еще наслаждение красотой, максимальным приближением к совершенству, искусством.
Тому, кто привык к правилам греко-римской борьбы, американский кэтч, монгольский поединок орлов или малайский обмен пинками могут показаться странной, даже смешной разновидностью того, что некогда выло красивым развлечением людей.
Еще несправедливее бываем мы, применяя греко-римские каноны к искусству. Аполлону Бельведерскому или Венере Милосской мы покоряемся безоговорочно: это красота. Византийской богоматери, готическому распятию или атлантам барокко приходится с нами труднее: мы считаем, что это соперники скорее интересные, чем красивые. Но когда в борьбу вступает скульптура Черной Африки или американских индейцев, то мне непрерывно мерещатся свистки арбитров: так и сыплются недозволенные приемы, удары ниже пояса. Не называя эти произведения просто варварскими и грубыми, мы снисходим до того, что расцениваем их как своеобразные, курьезные.
За последние несколько десятилетий мы чуточку исправились, Пикассо и другие художники научили нас понимать хотя бы негритянскую скульптуру. У нас появился вкус к обаянию так называемых примитивов. Способствовали этому и археологи — они усердно принялись за раскопки, вытащили и выставили многое из хранившегося в кладовых музеев; новая техника репродукции, фотодеталь и фильм стали распространять столько различных видов красоты, что позиции, занимаемые якобы единственной красотой, греко-римской, значительно пошатнулись.
Викторианская Англия еще пыжилась, поддерживая в неприкосновенности старые эстетические нормы. Все чужое, то есть непривычное, нехристианское и, следовательно, безнравственное, действовало ей на нервы. Она обжиралась, например, индийскими изделиями и в то же время умудрялась видеть в создателях этих сокровищ лишь грязный сброд, отсталых детей. Говорить о том, чем украшают туземцы свои храмы, так же считалось «шокинг», как обсуждать эстетические качества рисунков в общественных уборных. Менее десятка лет отделяют нас от того времени, когда английский профессор археологии Вестмэкотт заявил-. «Ничто, не привлекает нас к занятию скульптурой Индостана. Она совершенно не способствовала развитию изобразительного искусства. Ее уровень настолько низок, что как отрасль искусства она не представляет никакого интереса».
