Я не хочу смотреть на человека в голубой палатке. Взглянем на него при свете яркого, чистого солнца.
Вот они, кызылчинцы.
Знакомьтесь?
Приземистый крепкий сибиряк радист Витя Бурмин был из тех, кого называют фанатиками своего дела. Радио было его специальностью, его работой, его отдыхом, его мыслями. На столе радиостанции рядом с журналом связи и кипой бланков метеосводок вечно валялись в живописном беспорядке мотки провода, капли олова и канифоли, номера журнала «Радио», разноцветные сопротивления, схемы, разнокалиберные конденсаторы, радиолампы и еще десятки каких-то уж совершенно непонятных для постороннего деталей. Витя был радистом второго класса и готовился сдать на первый, не жалея для этого ни времени, ни труда. У него была своя коротковолновая любительская радиостанция, и вечерами он «вылезал» в эфир, пытаясь связаться с такими же радиофанатиками. Я видел у него несколько сот карточек, какими обмениваются радиолюбители. И почти уверен, что скоро он получит карточку с Марса…
Однажды Витя решил переснять и отпечатать в нескольких экземплярах фотографию девушки, с которой дружил и переписывался. Увидев это, Гена Елисеев также решил размножить образ дамы своего сердца. Упрямые соперники — кто больше напечатает? — освещаемые полосами света из увеличителя, долго копошились над кюветами в кровавом сиянии фонаря. Победителя не было, каждый отпечатал по пятьдесят семь карточек. Правда, у Гены роман в скором времени закончился разрывом, и он остался в железном ряду холостяков, а к Вите осенью приехала его Лида, и на станции отпраздновали свадьбу. Подарили молодоженам приемник, отвели комнату, и в мужском общежитии опустела еще одна постель.
После женитьбы Витя не изменился. Помогал Лиде осваивать на практике специальность радиста, часами крутил на морозе застывшие движки, ворочал тяжелые бочки с горючим, подолгу сидел в гулком грохоте и ядовитых выхлопах, регулируя ритм работы агрегатов, таскал двухпудовые аккумуляторы и делал еще много другой нелегкой работы, какую приходится выполнять каждому радисту зимовки.
Мы были друзьями. Не знаю, что он нашел во мне, а в нем каждого привлекала скромность, душевная доброта, постоянная бодрость, всепоглощающая увлеченность своей профессией. Зимними вечерами мы часто беседовали в их небольшой уютной комнатке. Нередко в разговор вступала и Лида, не переставая при этом заниматься каким-нибудь своим рукоделием.
Единственной Витиной слабостью была шпиономания. По-видимому, он прочитал слишком много литературы «про шпионов», которой особенно увлекались в середине пятидесятых годов. Ему казалось, что станция постоянно окружена бесчисленными полчищами агентов разведок всех капиталистических стран. Иногда в шутку я советовал ему завести специальную таблицу и ежесуточно отмечать в отдельных графах подозрительные следы на снегу, бесследно тающие в тумане загадочные фигуры, самолеты без опознавательных знаков, таинственные радиосигналы и т. д. Витя смеялся вместе со мной, но через несколько дней снова замечал что-нибудь неблагонадежное в окружающем мире. Дважды ночью он поднимал на ноги всю станцию, приняв падающие звезды за сигнальные ракеты шпионов, и взъерошенные, полуголые, ошалевшие со сна зимовщики выскакивали из дома, чтобы дать отпор коварному и хитрому врагу. Полязгав на холодном ветру зубами и убедившись в отсутствии агрессора, все расходились досыпать, предварительно высказав Вите все, что они думают по этому поводу.
