Каяби сразу же поговорил с Кавукире, но тот ничего не сделал; на другой день он поговорил с ним снова, но Кавукире опять ничего не сделал; тогда на третий день Каяби пошел туда с другими индейцами. Заткнув себе нос листьями, они вырыли неглубокую яму возле трупа старика, потом подняли его за ноги и за голову и опустили в яму примерно в таком же положении, в каком он лежал. Они сняли с него все, оставили только нож, который убитый сжимал в руке («Индейцы не любят дотрагиваться до трупов и даже выбрасывают дубинку после того как убили ею человека, — сказал Орландо. — Удалось установить, что этот нож был изготовлен одной немецкой фирмой, которая продавала такие вещи в Англии в 20-х годах».)
Трупы двух молодых инглезе все еще лежали внизу разбухшие от воды. Поэтому их подцепили е каноэ багром и отвезли на середину озера. Одежду и все снаряжение индейцы, испугавшись, побросали в Кулуэни.
* * *
Когда Орландо кончил свой рассказ, я спросил, какова же разгадка таинственной истории с Фосеттом. Во время моего кратковременного визита в Рио-де-Жанейро один бразильский антрополог сказал мне, что кости, высланные Орландо, не могут принадлежать Фосетту: они слишком коротки. С другой стороны, Орландо сказал, что почти все авторитеты Мату-Гросу согласны с заключением Дайотта, руководителя официальной спасательной экспедиции 1928 года. Один из проводников Фосетта привел Дайотта в деревню нахуква, и там Дайотт обнаружил чемодан Фосетта. Вождь деревни сказал ему, что трое исследователей ходили к калапало, до которых полтора дня ходьбы, и хотя сам Дайотт и не смог добраться до селения калапало, открытие Орландо, казалось, завершало все поиски. Была лишь одна неувязка: кости принадлежали не Фосетту, а кому-то другому. Казалось, логическая цепочка доказательств приводила к полнейшей, бессмыслице, и я сказал Орландо, что, возможно, индейцы рассказали ему все как было, но из страха или суеверия спрятали настоящие кости Фосетта в другом месте.
Наша беседа прервалась был подан завтрак — индюк с рисом. Я чувствовал, что самое интересное в рассказанном не судьба Фосетта — ведь с тех пор прошло тридцать лет и его уже не спасешь, — а то, как самый рассказ побуждал Орландо оторваться от того настроения, с каким он рассказывал посетителям из цивилизованного мира о своей деятельности. Он не пользовался такими словами, как «справедливость», «благо индейцев», «благополучие», и, казалось, описывал все с позиций индейца, а не с точки зрения цивилизованного человека, который разыскивает другого цивилизованного. Этим как бы раскрывались его методы и цели. Фосетт прошел через безлюдные пространства, преследуя великую цель. Орландо же, казалось, бродил по джунглям без особой цели, хотя у него было официальное поручение. Фосетт переночевал в деревне племени калапало и устремился дальше. Орландо же пробыл с ними целый год, видимо потому, что ему там нравилось. Он вел себя совсем не как исследователь, и мне подумалось, что, может быть, именно эта необычная черта его характера и импонировала индейцам. У Фосетта был немалый опыт, и тем не менее похоже на то, что за несколько дней он совершил не одну ошибку. У Орландо, должно быть, их было не так уж много, судя по тому, что калапало часто приплывали на каноэ за сто миль, чтобы поговорить с ним.
