— Экспедиция в центр страны! — В голосе Жуана зазвучали гневно-саркастические нотки. — Рисковать людьми ради строительства посадочной площадки у черта на куличках! И что это за прогресс? Это лишь прогресс для бизнеса. Воротилы в палате депутатов толкуют о триумфальном шествии Бразилии в величественное будущее. Да тут еще пятьдесят, а то и все сто лет никто не станет покупать землю. Ее лишь продают и покупают в разных агентствах, спекулирующих земельными участками, и богатеют от этого только богачи.
Как-то раз Клаудио привез к президенту нескольких индейцев, раненных пулями цивилизадо. И президент сказал: все знают, что он, президент, друг индейцев, и он пошлет по поводу этого случая меморандум в палату депутатов. Индейцы гибнут, а он шлет меморандумы! Вот так президент! Это удивительная экспедиция, Адриано. Она будет делать нечто совершенно бессмысленное и, возможно, будет стоить жизни многим индейцам, тогда как спасать их — единственное дело, ради которого стоит стараться. Одна надежда, что она никогда не состоится, — добавил он, немного успокоившись.
Тогда мне подумалось, что Жуан говорит все это лишь в порыве раздражительности, свойственной больному человеку, а в намеках майора я увидел всего-навсего шутку. Три наших безбилетных пассажира благополучно добрались, фыркая друг на друга, до аэропорта Сент-Дюмон в Рио-де-Жанейро. Но прошло уже несколько недель, как я вернулся в Васконселос, и слова Жуана как будто подтвердились. Мы были столь же далеки от выступления в джунгли, как и в тот. день, когда я стал членом экспедиции.
И все-таки, размышлял я, лежа в гамаке, как бы ни был мне симпатичен Жуан, он с его взглядами не в состоянии дать правильное толкование проблеме. Из первоначального состава экспедиции, если не принимать в расчет индейцев, один человек заболел одновременно дизентерией и малярией, а другому пришлось вернуться к прежней работе. Возможно, придется уйти и Жуану. Лучше всего обратиться мыслями к Орландо — единственному неизменному руководителю всего начинания.
Я взглянул на него. Он спал в гамаке. Когда я впервые услышал о Вильяс Боас, воображение нарисовало мне традиционный тип исследователя. Он представлялся мне человеком с огромными крепкими руками и орлиным носом над косматой бородой. На деле же он оказался невысокого роста — всего 5 футов 6 дюймов, босой, без рубашки, внушительное брюшко выступало над темно-зелеными шортами. Он напоминал служителя из турецкой бани или музыканта из парижского салона. Замечательным было его лицо — ястребиное, с густой бородой, испещренное множеством морщин, говоривших о перенесенных лишениях. Таким могло быть лицо у пирата или святого, который посвятил долгие годы умерщвлению плоти. Но внешность Орландо не раскрывала его внутреннего облика, столь же загадочного, как и его репутация.
