Но и Анна, прежде язычница в любовных утехах, подобно раскаявшейся Марии Магдалине, снискала себе великую и добрую память. Ранее наш современник Дмитрий Алексеевич Вульф, связанный кровным родством с Анной Керн, решил облагородить место упокоения возлюбленной поэта: над её могилой распростер свои мраморные крылья скорбный ангел. Ныне того ангела нет… За чугунной цепью лишь могильный камень с выбитыми на бронзовой его «странице» бессмертными строками:
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты…
Мгновение – и вечность. Как близки эти, казалось бы, несоизмеримые понятия! «Образ промелькнувший перед нами, который мы видели и который не увидим больше никогда», – эти пушкинские строки обращены к красавице Анне.
«Прощайте! Сейчас ночь, и ваш образ встает передо мной, такой печальный и сладострастный: мне чудится, что я вижу ваш взгляд, ваши полуоткрытые уста. Прощайте – мне чудится, что я у ваших ног… – я отдал бы всю свою жизнь за миг действительности. Прощайте…»
Странное пушкинское – то ли признание, то ли прощание.
Анна Керн. Биографические подробности её жизни уже не столь и важны для земной женщины, обратившейся в Музу.
Среди воспетых Пушкиным счастливиц, а значит – бессмертных, есть особая каста былых богинь: увядшие красавицы оставили свои неувядаемые воспоминания.
Не так-то много тех, кто на склоне лет решились взяться за перо. Безоговорочно: пальма первенства среди мемуаристок – за Анной Керн! «Чудотворкой» или «чудотворицей» в шутку назвал её Пушкин. Но она и сотворила настоящее чудо, оставив потомкам записки, где задолго до изобретения видео, диктофона и прочих чудес техники предстаёт живой Пушкин! Слышен его вдохновенный голос и заразительный смех, зримо его присутствие…
Не зная о том и, быть может, сама того не желая, Анна Петровна оказалась причисленной к беспокойному цеху пушкинистов. Ей, избраннице, посчастливилось созерцать диво – рождение пушкинских стихов! Обладая цепкой памятью, живым умом и зорким глазом, она не поленилась перенести те впечатления на страницы «Воспоминаний».
Как-то Александр Сергеевич зорко подметил, как непросто быть автором мемуаров: «Писать свои Mémoires заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать – можно; быть искренним – невозможность физическая. Перо иногда остановится, как с разбега перед пропастью – на том, что посторонний прочёл бы равнодушно».
